не может быть далеко от Камчатки, потому что растения, которые я здесь наблюдал, были точно такими же по числу, виду и размерам, что и на Камчатке, в то время как весьма любопытные растения, обнаруженные мною в Америке, в сходных местах здесь не встречаются. Кроме того, я нашел тополевый оконный ставень, принесенный сюда несколько лет назад сильным приливом и замытый песком в том месте, где мы построили шалаш. Я показал его и обратил внимание на то, что это, несомненно, русской работы ставень, предназначенный для амбаров, таких, какие выстроены в устье реки Камчатки. Тогда, вполне возможно, мы находимся на Кроноцком мысу, который, по всем рассуждениям, может быть наиболее вероятным местом, хотя требуются более надежные сведения. И все же я не удержался и высказал свои сомнения на этот счет, основанные на других аргументах. Я показал часть капкана на песца, которую нашел на берегу в первый день. У капкана вместо железных зубцов были „зубки” из раковин, которые ученые называют Entale[196]. Я сказал, что не слышал о находках таких раковин на Камчатке и сам ни одной не видел. Скорее следует предположить, что капкан принесло сюда из Америки и что эта конструкция объясняется недостатком железа, тогда как благодаря торговле у камчадалов много железных зубцов и иголок, и, несмотря на все мои расспросы, мне никто не рассказывал о таком изобретении. В то же время я высказал свое мнение о неизвестном морском животном, манати, и характере облаков над морем на юге.

На что он ответил: „Вероятно, корабль наш уже не удастся спасти. Храни Господь наш лангбот!”

Вечером, после того как мы с капитаном-командором поели куропаток, которых Плениснер настрелял за день, мы с подлекарем Бетге договорились, что тот может оставаться с нами, если пожелает, за что он поблагодарил меня. Теперь нас стало четверо.

Мы отправились к месту нашего нового жилья, сели у костра и за чашкой чая обсудили, как осуществить наши планы. Затем мы построили небольшую хижину, которую я накрыл двумя своими плащами и старым одеялом. Щели мы со всех сторон заложили песцами, убитыми в тот день, которые лежали грудами. Затем отправились спать.

Но Бетге пошел к капитану-командору.

Около полуночи задул бешеный ветер, принес с собой множество снега, сдул нашу крышу и выгнал Плениснера, моего казака и меня из постелей. Среди ночи мы побежали вдоль берега, собрали наносного леса, принесли его к яме, которая походила на могилу, вырытую для двух человек, и решили провести там ночь. Сверху мы крест-накрест положили куски дерева, накрыли крышу своей одеждой, плащами и одеялами, разожгли костер, чтобы согреться, и уснули. Слава Богу, таким образом мы благополучно провели ночь.

На следующий день, 11 ноября, я пошел к морю и вытащил тюленя, жир которого приготовил с горохом и съел с тремя моими товарищами, которые тем временем изготовили две лопаты и начали расширять „могилу”.

Днем к нам на жердях принесли капитана-командора и соорудили палатку из паруса в том месте, которое мы первоначально выбрали для нашего пристанища, и мы угощали его и офицеров, которые пришли на чай в нашу „могилу”.

К вечеру оба офицера отправились обратно на корабль, и мастер Хитров предложил лейтенанту провести зиму на борту корабля в открытом море, потому что там будет теплее и удобнее, чем на берегу, где при недостатке наносного леса придется провести зиму в палатке. И это предложение было принято как весьма разумное, хотя через три дня мастер прибыл на берег по собственной воле и его даже приказами нельзя было отправить обратно на корабль, когда он должен был выводить его на отмель[197].

Так или иначе, мы расширили свое жилище, копая землю, и старательно собирали повсюду на берегу дерево для его кровли. Каждый вечер мы ставили легкую крышу, и к нам присоединился пятый человек, подконстапель Роселиус. Некоторые офицеры, еще сохранившие силы, тоже начали выкапывать четырехугольную „могилу” в замерзшем песке и на следующий день накрыли ее двойным парусом, чтобы поместить туда больных[198].

12 ноября мы усердно работали над нашим домом и видели, что и другие, следуя нашему примеру, копают третье жилище[199] для себя таким же образом; позднее его назвали именем зачинщика, боцманмата Алексея Иванова.

13 ноября мы продолжали строительство и разделились на три артели. Первая отправилась доставлять больных и провиант с корабля; другие таскали домой за четыре версты от Лесной речки[200] большие бревна. Я и больной канонир оставались дома. Я занялся приготовлением пищи, а он мастерил сани для перевозки дерева и других надобностей.

14 ноября[201] после полудня я впервые пошел с Плениснером и Бетге на охоту, или, как мы потом называли это по-сибирски, на промысел. Дубинками мы забили четырех выдр, половину спрятали в речке, получившей название Бобровой речки; поле, где мы их убили, стало Бобровым полем[202]. Мясо мы понесли домой вместе со шкурами и внутренностями.

Мы пришли домой вечером, приготовили различные вкусные блюда из печени, почек, сердца и мяса и пообедали ими, благодаря Бога и моля Его не лишать нас такой пищи в будущем и не заставлять питаться вонючими тушками ненавистных песцов, которых мы не намерены были убивать, а хотели только отпугнуть.

Но мы уже считали драгоценные шкуры выдр бесполезным бременем, потерявшим свою ценность, и, поскольку у нас не было времени сушить и обрабатывать их, они выбрасывались изо дня в день, пока совсем не испортились 104 вместе с другими многочисленными шкурами и их не съели песцы. Зато мы начали ценить куда больше, чем прежде, некоторые вещи, на которые раньше не слишком обращали внимание, — топоры, ножи, шилья, иглы, нитки, дратву, башмаки, рубашки, чулки, жерди, веревку и тому подобное, за чем раньше многие не потрудились бы и нагнуться.

Мы поняли, что наши чины, звания и другие незаурядные качества в будущем не дадут нам права на уважение и преимущества перед другими и не будут достаточными для поддержания нашей жизни. По этой причине, прежде чем нас принудили к тому стыд и необходимость, мы сами решили трудиться изо всех оставшихся у нас сил и делать, что сможем, чтобы над нами потом не смеялись и чтобы не