– Бог – это источник знаний, а не решений. Решения принимает человек. Если Бог принимает решения, они принадлежат человеку.

Если Корабль мог чувствовать восторг, именно эту эмоцию он и передал в этот миг Керро. В том, какие ответы давал Корабль на вопросы юноши, содержался определенный смысл, но распознать его дано было только поэту. Керро учили задавать правильные вопросы… даже самому себе.

Вопросы, которые подсказывало долгое ожидание в пятидесятом доке, были очевидны, но вот ответы на них поэту очень не нравились.

Зачем тянуть? Это свидетельствовало о бессознательной черствости. И к чему Колонии поэт? Ради общения… или страхи Хали вот-вот подтвердятся?

Люк перед ним отворился под слабый шелест сервомоторов.

– Заходи, чего ждешь! – послышался голос.

Узнавший его Керро постарался не выказать изумления, проходя в приемную. Люк за его спиной затворился. «Автоматически». И – да, перед ним сидел старый путаник, доктор Ферри.

Вспомнив свой недавний опыт психоанализа, Керро постарался глянуть на старика с сочувствием. Получалось с трудом. Комната была стандартной, корабельной – четыре металлические стены, два люка, ни одного иллюминатора, инструменты на стеллажах. И все же в ней сосредоточивалась страшная власть над судьбами. Невысокий барьерчик перегораживал ее пополам. По другую сторону за массивной комконсолью восседал Ферри. К люку в дальней стене вели воротца.

Керро пришло в голову, что Ферри даже для корабельника очень стар. Слезящиеся серые глазки полны напускной скуки, щеки обвисли. Дыхание его густо отдавало цветочными духами. В голосе слышалось коварство.

– Со своим рекордером пришел, да, – пробурчал старик, набирая что-то на пульте, скрывавшем от взгляда его ноги, и бросая короткий взгляд на набитый мешок. – Что еще?

– Личные вещи, одежда… пара памятных мелочей.

– Хр-р-м-м. – Ферри ввел в машину еще что-то. – Посмотрим.

Недоверие, прозвучавшее в этом слове, потрясло Керро. Он молча положил мешок на столик у пульта и стал смотреть, как Ферри перерывает его содержимое. Каждое прикосновение к личным его сокровищам отзывалось в душе поэта болью. Достаточно скоро стало ясно – Ферри ищет все, что может быть использовано как оружие. Значит, слухи не лгали. Приближенные Оукса действительно опасались за свои жизни.

Старик поднял обеими руками плотно увязанную серебряную сетку.

– Это еще что?

– Это я надеваю, когда пишу стихи. Подарок Корабля.

Ферри аккуратно положил сетку на столик и продолжил досмотр. Отдельные предметы одежды он разглядывал под сканером, но что он там мог видеть – оставалось загадкой, потому что Керро со своего места никак не мог увидеть экран, – и время от времени делал заметки на консоли.

Керро не сводил взгляда с сетки. Что Ферри собирается с ней делать? Не отнять же!

– Ты думаешь, – осведомился Ферри через плечо, подсовывая под линзы сканера очередную тряпку, – что наш корабль – это Бог?

Просто «наш корабль»? Этот оборот речи удивил поэта.

– Я… Да.

Ему вспомнилась та единственная беседа, что он вел с Кораблем на эту тему. Тоже экзамен своего рода. Корабль есть Бог, и Бог суть Корабль. Корабль мог то, на что не способна смертная плоть… оставаясь смертное. Перед Кораблем расточалось пространство, и само время прерывало свой мерный ход.

«Я тоже Бог, доктор Уинслоу Ферри. Но я не Корабль… или все же он? А вы, дорогой мой доктор, кто вы?»

Причины, побудившие Ферри потешить свое любопытство, были ясны. Божественность Корабля для многих оставалась открытым вопросом. Было время, когда Корабль был просто кораблем. Это знали все – так говорилось в истории, которой учил сам Корабль. Когда-то он был лишь вместилищем для разумных смертных. Он существовал в ограниченном числе ведомых людям измерений, и у него была установленная цель. В его истории были и безумие, и насилие… а потом Корабль рухнул в Святую Бездну, сердце хаоса, ту меру, с которым соразмерить себя должен был каждый живущий.

История Корабля была полна смутных путей и намеков на планету-рай, поджидающую человечество где-то впереди.

Ферри же разоблачил себя как неверующего, одного из тех, кто усомнился в официальной версии истории. Сомнения эти процветали – Корабль не пытался подавить их. В тот единственный раз, когда Керро осмелился упомянуть об этом, Корабль ответил ясно и впечатляюще.

– В чем цель сомнений, Керро?

– В проверке знаний.

– Могут ли твои сомнения помочь проверить исторические данные?

Вопрос требовал раздумья.

– Ты – мой единственный источник этих данных, – ответил Керро после долгого молчания.

– Разве Я когда-либо снабжал тебя ложными данными?

– До сих пор я не нашел неправды.

– Умерит ли это твои сомнения?

– Нет.

– Тогда что ты можешь поделать с ними?

Это требовало размышления более глубокого, и пауза перед ответом была дольше.

– Отложу до той поры, когда их можно будет проверить.

– Изменит ли это твое отношение ко Мне?

– Отношения меняются постоянно.

– О, как ценю Я общество поэтов!

Керро прервал поток воспоминаний, сообразив, что Ферри обращается к нему и уже не в первый раз.

– Я спросил, что это?!

Керро глянул на то, что старик держал в руках.

– Гребень моей матери.

– Вот бестолочь! Из чего он сделан?!

– Из черепашьего панциря. С Земли.

В глазах Ферри вспыхнул отчетливый жадный блеск.

– Ну… не знаю…

– Это подарок моей матери – один из немногих, что у меня остались. Попробуйте забрать его, и я направлю Кораблю официальную жалобу.

Ферри гневно нахмурился. Рука, сжимавшая гребень, задрожала. Но взгляд старика все возвращался к серебряной сетке. Он был наслышан об этом стихоплете, который ночами говорил с кораблем, и корабль отвечал ему.

Старик в очередной раз набил что-то на пульте комконсоли и выдал самую долгую речь из всех, что Керро от него слышал:

– На нижстороне ты приписан к Ваэле таоЛини – так тебе и надо. У причала пятьдесят Б ждет грузовик. Садись на него. Внизу она тебя встретит.

Под насмешливым взглядом старика Керро запихал свое барахло обратно в мешок. «Спер он что-нибудь, не иначе, пока я ушами хлопал», – подумал Керро. Гнев Ферри был ему приятнее веселья, но перетряхивать мешок заново, чтобы проверить, не пропало ли чего, было никак невозможно. Что случилось с присными Оукса? Ни в ком из корабельников Керро не встречал такого коварства и жадности. Да еще его дыхание, отдающее мертвыми цветами!