Что‑то неуловимо испортилось именно там, в Оксфорде, хотя и Оксфорд, и даже сама Джейн Уолтер, думаю ни при чем, просто интерес Ларса ко мне себя исчерпал. Он воспитывал девочку под себя, как профессор Хиггинс, а когда девочка воспиталась, интерес иссяк. Почему Ларс сейчас пытается вернуть хотя бы что‑то? Думаю, ему просто совестно, он не хочет выглядеть подлецом, который поиграл и бросил. Но мне легче, если бы и правда бросил, переболела бы однажды и вернулась к жизни, а отрубать хвост по частям — это садизм. Я не хочу быть Элизой Дулиттл, которую обучили новой жизни и бросили.

Все это вихрем проносится в моей голове, собственно, я столько раз это прокручивала в разных вариантах, даже репетировала, пытаясь представить, как скажу Ларсу, что ничего придумывать или продумывать уже не нужно. Для меня все ясно, только произнести это вслух не хватает решимости.

Ларс присаживается рядом, внимательно глядя мне в лицо. Черт, я совершенно не умею держаться на плаву, когда на меня смотрят эти глаза. Сейчас в них нет веселых искорок, скорее озабоченность, значит, разговор предстоит серьезный. Я обреченно вздыхаю: пусть так, лучше один раз поговорить и все решить, чем каждый день чего‑то ждать.

Я готова к разговору.

Не знаю, что там Ларс прочитал у меня на лице, но он явно озабочен моей решимостью. И вдруг…

— А ты не хочешь попробовать шибари на себе? Я никогда тебя не связывал…

— Я… я…

Я вдруг понимаю, что не готова. Почему? Я просто НЕ ВЕРЮ. Вот когда шла по его воле на пирсинг груди, знала, что будет больно, было страшно, но верила. Когда вставала с завязанными глазами к распятию или позволяла себя пороть, верила, а сейчас не верю и потому боюсь. Вот оно — я чувствую себя беззащитной, оголенной и у всех на виду. Голой можно быть не только физически, моральная обнаженка куда тяжелей, ее не спрячешь, не скроешь, она заставляет сжиматься внутренне от любого слова, любой мысли…

— Боишься?

Как ему объяснить? Нет, если сам не поймет, словами не выскажешь.

— Никакого стягивания или подвешивания. Веревка на теле под свитером, это очень эротично. Попробуй?

Я замираю от ужаса. Ларс ничего не понял?! Я не готова ни к какому продолжению, а он уговаривает меня начать что‑то новое?

Ларс расценивает мое молчание по‑своему:

— Я принесу веревку, и ты поймешь, что все не так страшно. Обвязка груди под свитером незаметна и не мешает, зато ощущений добавит.

Я растерянно смотрю вслед. Ушел за веревкой. Может, мне на ней повеситься, чтобы все вопросы и сомнения отпали сами собой?

Ларс — маньяк, для которого существует только его связывание? Да нет, он же столько лет ничем не занимался… А почему я уверена, что не занимался?

Как меня угораздило влюбиться в маньяка, даже самого красивого маньяка в мире? Появилось неодолимое желание выбраться в окно и сбежать из этого сумасшедшего мира. Я даже прикинула, смогу ли спуститься без травм, но даже к окну подойти не успела, в комнату вошла Бритт.

— Линн, ты согласилась, да? Это так эротично, но я боюсь.

— Я тоже, и ни на что не соглашалась. Хватит с меня всяких БДСМ‑штучек! В подвале насмотрелась на всю оставшуюся жизнь.

Я не знаю, где была у Ларса эта самая веревка, но последние мои слова он услышал. Швырнул смотанную веревку на диван, подошел, поднял голову за подбородок, я с трудом сдержалась, чтобы не мотнуть головой, освобождаясь. Но его пальцы держали крепко.

— То, что ты видела в подвале, никакого отношения ни к БДСМ, ни тем более к шибари не имеет. Вот почему я хочу, чтобы ты вернулась к прежним занятиям, только так ты сможешь переступить через ужас пережитого.

Не знаю, что он ожидал услышать в ответ, но я ужаснулась еще сильнее. Вот почему Ларс снова рядом со мной! Ему совестно, что отчасти по его вине я пережила так много, вину искупает, пытаясь по‑своему вытащить меня в нормальную жизнь?

Даже если бы он перетянул меня большой плетью, так больно не было бы. Физическая боль ничто по сравнению с моральной, в этом я убедилась, когда у потерявших надежду выбраться, избитых, даже искалеченных девчонок хватило мужества справиться с двумя сильными мучителями и даже выбраться из плена.

Хотелось закричать, чтобы оставил меня в покое, что я сама со всем справлюсь, не стоит за меня беспокоиться. Но горло перехватило так, что и звука не выдавить. Ларс этим воспользовался, скомандовал:

— Снимай свитер, я буду показывать Бритт схему связки.

Ко мне подскочила Бритт:

— Давай, помогу.

Я что, манекен? Захотели — раздели, связали? Почти задохнулась от возмущения, а подруга уже тащила с меня свитерок. И вдруг я поняла: Ларс убедил Бритт помочь и эти двое не успокоятся, пока не добьются своего. И выход у меня только один: сделать вид, что я согласна, пусть свяжут‑перевяжут (не будут же подвешивать), я развяжусь, как только от меня отстанут. И вообще, нужно всячески давать понять, что я уже «вернулась к нормальной жизни», чтобы отстали все.

На Бритт я не обиделась, по себе знаю, как Ларс умеет очаровывать. А вот сам Ларс мгновенно стал на тысячу километров дальше, словно прозрачная стена, которой мы были отгорожены друг от друга, превратилась в пуленепробиваемое, закаленное стекло. У меня осталась одна задача: обмануть его, сделать вид, что все в порядке, чтобы успокоил свою совесть и отстал.

Я послушно позволила Бритт снять с себя свитер и вообще осталась топлес. Ларс все же что‑то почувствовал, внимательно посмотрел мне в лицо:

— Ты не хочешь этого, Линн?

— Вяжи свои веревки, Ларс.

И снова внимательный взгляд. Он не поверил, это плохо, значит, будет добиваться еще чего‑то, а у меня одно желание — чтобы все оставили в покое.

Интересно, он так же связывал свою Джейн Уолтер?

Я взяла и спросила, если честно, был расчет, что разозлится и уйдет, но Ларс спокойно ответил:

— Мы с Джейн только деловые партнеры, причем в прошлом. Ты это хорошо знаешь. Так не туго?

— Нет.

Веревка толстая и довольно колючая, тело чувствует каждую ее ворсинку. А если веревка натрет? Не хватает мне потертостей!

— Не натрет, если не будешь крутиться. Подними руки.

Ларс показал Бритт систему обвязки корсетом без большого количества узлов, чтобы под свободной одеждой не было видно, а мне вдруг посоветовал:

— Линн, расслабься и постарайся телом чувствовать прикосновение веревки.

— Как тут не почувствуешь, она же жесткая и грубая.

— Так и должно быть, синтетический шнур будет врезаться в кожу, а такая веревка просто поможет чувствовать несвободу. Не давит?

Нет, не давило, но чувствовать несвободу мне вовсе не хотелось, хотя я испытывала непонятное возбуждение. Сделав очередной узел, Ларс снова заглянул мне в лицо: