постановление о том, что те, кто не платит (а парижане не уплатили ни гроша), не могут в будущем посылать делегатов. Надо добиться того, чтобы в следующий раз в Брюссель приехали 20 англичан и 30 немцев. Что касается самих бельгийцев, то они настроены скорее против парижан (31/295).

Наиболее бедные рабочие общины не будут представлены на конгрессе? Ну и что! Состав конгресса подбирается совсем по иным требованиям!

От Издателя:

«Благодаря энергичной подготовительной работе, проведенной Марксом и его соратниками, Брюссельский конгресс своими решениями (особенно о коллективной собственности на землю) нанес удар влиянию прудонистов в Международном Товариществе Рабочих» (31/571).

Это был тот самый Брюссельский конгресс (сентябрь 1868 г.), о котором мы имеем сообщить еще два признания основоположников научного коммунизма. Одно опосредовано Мерингом:

«Маркс, по его собственному заявлению, не принимал никакого участия в составлении резолюций, принятых в Брюсселе»[54].

Заявление странное, позволим себе заметить, и как будто немотивированное. С чего это вдруг пускать в оборот такую (дез?)информацию? Маркс часто докладывал Энгельсу о том, какие документы он готовил. Здесь же он впервые сообщает (публике!) о противоположном, вступая в противоречие не только с сообщением Издателя (за что не несет ответственности), но и с собственным намерением, высказанным в письме: «лично покончить» с прудонистами.

Второе признание, от Энгельса, возможно, прольет немного света на предыдущие вопросы. Мы уже когда-то частично цитировали его, теперь приведем целиком. Из письма Энгельса – Марксу (16.09.1868):

Конгресс прошел еще сравнительно хорошо. Метод – заниматься пустяками на публичных заседаниях, а настоящее дело делать потихоньку – оправдался блестяще (32/120).

Брюссельский конгресс нам предстоит позже вспомнить еще раз в связи с биографией книги Маркса «Капитал», которая уже год как шествовала по Германии.

На Брюссельском конгрессе прудонистам было пропето «посрамихом», однако разделаться с ними во Франции не удалось. И все же не зря Маркс собирал против них рать.

В 1871 г. в Париже произошла первая в истории пролетарская революция. И реализовалась она не по Марксу. В Парижской коммуне тон задавали прудонисты и бланкисты. Хотя вторые были союзниками Маркса в Товариществе против первых, Коммуна шла своим, не очень марксистским, путем.

В ответ на казни коммунаров версальцами (по версии социалистов) коммунары применили тактику расстрела заложников, то есть невинных людей (больше всего священников и жандармов). Но регулярного якобинского террора Коммуна не развязала. Марксу там было нечего делать со всех сторон. К этому времени уже начал свою жизнь I том «Капитала». В Германии был все растущий успех, живой Маркс начал уже реально теснить мертвого Лассаля. Но французский перевод не был организован своевременно. Видимо, помешала Франко-прусская война. Проклятый этот Бисмарк…

…Все происходило не так, как следовало. Первое в истории пролетарское государство, не поддержанное провинциями, потерпело военное поражение и было раздавлено.

В этот момент Маркс совершает поступок, удививший всех. Он публикует воззвание «Гражданская война во Франции» (17/317–370). Это был апофеоз Коммуны и хвала ее деяниям. Под воззванием стояли списком фамилии всех членов Генерального Совета Интернационала и всех «корреспондентов» (включая скромное: «Маркс, корреспондент для Германии и Голландии»).

Документ являет собой выдающийся образец политической публицистики Маркса, его отменного красноречия. Он написан яростным и безоглядным слогом пророка, блестящим пером «Манифеста» и последних страниц «Капитала». К примеру:

Империя, которой coup d’état служил удостоверением о рождении, всеобщее избирательное право – санкцией, а сабля – скипетром, заявляла, что она опирается на крестьянство, на эту обширную массу производителей, не втянутых непосредственно в борьбу между капиталом и трудом…

Вот очередной пример того, как Маркс может, словами Энгельса, «давать такое изложение событий, которое вскрывает их внутреннюю связь с непревзойденным до сих пор совершенством». Что значит – задним числом объяснять события на языке «классовой борьбы». Иначе говоря: сперва стреляем, а после рисуем мишень – так, чтобы выстрел пришелся в десятку:

…Империя выдавала себя за спасительницу рабочего класса на том основании, что она разрушила парламентаризм, а вместе с ним и неприкрытое подчинение правительства имущим классам, и за спасительницу имущих классов на том основании, что она поддерживала их экономическое господство над рабочим классом. И, наконец, она претендовала на то, что объединила все классы вокруг вновь возрожденного ею призрака национальной славы. В действительности же империя была единственно возможной формой правления в такое время, когда буржуазия уже потеряла способность управлять нацией, а рабочий класс еще не приобрел этой способности.

О Парижской коммуне:

Ее настоящей тайной было вот что: она была, по сути дела, правительством рабочего класса, результатом борьбы производительного класса против класса присваивающего; она была открытой, наконец, политической формой, при которой могло совершиться экономическое освобождение труда. Без этого последнего условия коммунальное устройство было бы невозможностью и обманом. Политическое господство производителей не может существовать одновременно с увековечением их социального рабства. Коммуна должна была поэтому служить орудием ниспровержения тех экономических устоев, на которых зиждется самое существование классов, а следовательно, и классовое господство. С освобождением труда все станут рабочими, и производительный труд перестанет быть принадлежностью известного класса.

Подумать только: мы были в одном шаге от вожделенного «бесклассового общества»…

…Да, милостивые государи, Коммуна хотела уничтожить эту классовую собственность, которая превращает труд многих в богатство немногих. Она хотела экспроприировать экспроприаторов. Она хотела сделать индивидуальную собственность реальностью, превратив средства производства, землю и капитал, служащие в настоящее время прежде всего орудиями порабощения и эксплуатации труда, в орудия свободного ассоциированного труда. – Но ведь это коммунизм, «невозможный» коммунизм!

Пассионарность растет. Близится кульминация.

Когда Парижская Коммуна взяла руководство революцией в свои руки; когда простые рабочие впервые решились посягнуть на привилегию своего «естественного начальства» – на привилегию управления… старый мир скорчило от бешенства при виде красного знамени – символа Республики Труда, развевающегося над городской ратушей.

Если Коммуна была, таким образом, истинной представительницей всех здоровых элементов французского общества, а значит, и подлинно национальным правительством, то, будучи в то же время правительством рабочих, смелой поборницей освобождения труда, она являлась интернациональной в полном смысле этого слова. Перед лицом прусской армии, присоединившей к Германии две французские провинции, Коммуна присоединила к Франции рабочих всего мира.

Так грезилось ему. К сожалению, последнее следует понимать лишь фигурально. Рабочие всего мира отнюдь не спешили присоединяться к Коммуне. И рабочие самой Франции тоже. Не спешили. Коммуна была и осталась именно и только парижской, не поддержанной ни одной провинцией, ни одним другим городом. А Маркс дает всем понять, что на ее стороне – Международное Товарищество Рабочих.

О деяниях Коммуны:

Рабочий Париж в своем геройском самопожертвовании предал огню также здания и памятники. Когда поработители пролетариата рвут на куски его живое тело, то пусть они не надеются с торжеством вернуться в свои неповрежденные жилища.

И тут же:

Буржуазия всего мира наслаждается массовым убийством людей после битвы, и