Илюшин поднял на него глаза. Бабкин осекся на полуслове.

– Что ты смотришь?

– Серега, я тебе верю. Никакой связи между жертвами и нашими студентами не обнаружено, потому что ее просто нет. Они убивали первого попавшегося человека, зашедшего в арку.

2

– …нормальный человек не станет тыкать ножом в живых людей от нечего делать. Или ты утверждаешь, что у нас в одной компании случайно собрались пять психопатов?

Бабкин шел за Илюшиным по узкой пешеходной дорожке. Мать Артема не отвечала на звонки, и Сергей отыскал ее адрес. Она жила неподалеку от детского сада, в котором работала заведующей.

– Во-первых, собрались они не так уж и случайно, – отозвался Илюшин. Ветер относил его слова в сторону. – Во-вторых, ты идеалист. Тебе кажется, будто нужно какое-то особое строение мозгов, изъян, посылающий человека на убийство…

– …на убийство без причины!

– …а такого изъяна нет. Ты не представляешь, как много людей способно прикончить живого человека просто потому, что им ЗАХОТЕЛОСЬ.

– Ты меня извини, но я больше твоего имел дело с убийствами…

– А я больше твоего имел дело с людьми, – кротко сказал Макар.

Перед ними поганкой выросла среди крепких сталинок бледно-зеленая новостройка.

– Нам сюда. – Илюшин свернул к ней. – Плохо, что мы не дозвонились. Вряд ли женщина откроет незнакомому громиле и его…

– …болтливой обезьянке, – сварливо вставил Бабкин.

– …умному, хорошо одетому спутнику.

Из подъезда выходили люди, и Макар успел придержать дверь. На пятом этаже они долго и безрезультатно звонили в квартиру Елены Матусевич.

– Заглянем в детский сад? – предложил Сергей.

По телефону им сообщили, что заведующая вот уже несколько дней болеет и не появляется на работе, но проверить не мешало.

– Да, пожалуй… – начал Макар.

Громыхнул лифт, и на площадку вышла женщина с сумками.

Увидев двух сыщиков, она остолбенела. Лицо ее неестественно вытянулось, словно резиновая маска, сумки грохнулись об пол; раздался звон, по плитке разлилась темно-красная лужа. Женщина издала «О!» на вдохе, и когда за ее спиной клацнули двери лифта, бросилась к лестнице.

Ни Макар, ни Бабкин не успели остановить ее. Она запнулась за сумку, упала и покатилась бы по ступенькам, если бы Сергей не поймал ее. Повалившись на бок, женщина застонала от боли и сунула руку в карман. Перцовый баллончик, подумал Бабкин, как пить дать перцовка или что-нибудь в этом роде.

– Похоже, связку растянули, – сказал он. – Нога болит?

Женщина сдавленно охнула. Макар присел на корточки и невозмутимо принялся собирать рассыпавшиеся продукты.

– Слушайте, вы только не брызгайте мне в рожу этой дрянью, – попросил Бабкин.

– Елена Юрьевна, мне жаль, что мы вас напугали, – подал голос Илюшин. – Мы хотели только поговорить о друзьях вашего сына, Любе Сенцовой, Эмиле Осине и…

У женщины закатились глаза.

Елена очнулась в собственной квартире. Она лежала на диване, над ней был потолок, а под ее рукой примостился Фредди. Мысль о том, что они не убили собаку, принесла облегчение, – довольно глупое, надо сказать, поскольку ничто не мешало им сделать это в любой момент.

– Елена Юрьевна, попейте воды.

Перед носом замаячил стакан. Она послушно взяла его и поднесла к губам. Руки дрожали, и половина вылилась на нее.

– Не надо лежа, можно подавиться, – сказал тот же заботливый голос, и она с трудом приняла вертикальное положение. Жутко болела лодыжка. Покосившись вниз, Елена увидела, что нога обложена пакетами с замороженной фасолью. Фасолью! Человеческая нога с гарниром!

Она засмеялась и громко клацнула зубами.

– Вода, – напомнил один из незваных гостей.

Они расселись на ее стульях, на ее прекрасных дубовых стульях, которые они покупали в Италии с отцом Артема… Очень давно. Елена стала называть его «отец моего сына» задолго до их расставания, не замечая, что тем самым урезала его семейный статус вдвое. Надо было прислушиваться не к другим, как учили все вокруг, а к себе. Удивительно много жизненно важных вещей сообщаешь в пространство, сам того не замечая.

На ближнем стуле сидел парень лет тридцати с небольшим. Он-то и протянул ей стакан. Глаза серые, очень внимательные… похоже, следит за каждым ее движением. Но у нее хватило бы сил справиться с ним. На столике у дивана фарфоровая лампа, а еще, кажется, подсвечник, если домработница не переставила его, когда протирала пыль. Да, можно было бы попытаться…

Если бы не второй.

При первом же взгляде на него Елена поняла, что о побеге можно забыть.

– Я ведь все ей рассказала, – обессиленно проговорила она. – Что вы еще от меня хотите?

– Кому? – спросил парень.

– Вашей подруге. Подопечной Мельникова. Мне проще называть ее приемной дочерью.

Амбал поднял брови. Парень не изменился в лице.

– А зовут Мельникова… – мягко продолжил он, будто учитель, подсказывающий ответ ученику.

– Константин Романович, – устало сказала Елена. – Прекратите это, пожалуйста. Я ничего не могу исправить. Мне хотелось бы, чтобы он был жив… чтобы все они были живы. Но это не в моих силах.

Парень обернулся и коротко взглянул на амбала.

– Как вы обо всем узнали, Елена Юрьевна?

Девчонка об этом не спрашивала, ее интересовало другое. Впрочем, какая разница… Все раскрылось, и утаить правду теперь было не проще, чем заставить держаться под водой плотно надутый мяч. Наша Таня громко плачет, второпях зовет отца.

– Я нашла у сына карту, – равнодушно сказала Елена.

3

Это было странно, и именно это она и сказала вслух, вытащив из ящика сына бумажную карту города, сложенную вчетверо. Зачем, собственно, она полезла в этот ящик? У нее не было привычки обшаривать вещи Артема.

Все из-за хомяка, мерзкой твари. Вот поди ж ты, десять лет прошло, а укушенный палец до сих пор болит. Фантомные боли – так, кажется.

Зверек укусил ее, когда она стала разбирать тетради в ящике девятилетнего Артема, а тетради она стала разбирать, потому что среди них что-то шуршало, и она услышала этот сухой бумажный звук, проходя мимо его комнаты. Сын был в школе. Господи, ей в голову не могло прийти, что мальчишка возьмет у приятеля хомяка и спрячет в ящике. «Ты мне запрещала!» Ну да, запрещала. Они воняют. А теперь предстоит делать уколы, потому что она панически боится бешенства. И кто в этом виноват? Хомяк.

Страх и боль так врезались в память, будто мелкая сволочь не тяпнула ее за палец, а откусила его. Все от неожиданности. Психотерапевт говорил, что мелкие потрясения, над которыми сам человек засмеется через десять минут, проваливаются сразу в глубинные слои подсознания и живут там, выходя на поверхность в виде то кошмаров, то навязчивых идей. Но нельзя исключать, что он просто хотел заработать на ее «мелких потрясениях».