Он садится слева от меня.

— Лысый человек прямо перед вами — это председатель Пламб. Другого зовут мистер Уайт. Секретаря зовут мистер Хемстрит. Пусть вас не смущает его присутствие…

— Давайте начнем, — вмешивается председатель Пламб. — Спросите ее…

Сначала все идет неплохо. Я знаю дату и год своего рождения и по западному и по лунному календарю. Они спрашивают, как называется деревня, в которой я родилась. Называю деревню, в которой родился Сэм, и дату нашей свадьбы. Я сообщаю адрес, по которому Сэм и его семья проживают в Лос-Анджелесе. Но затем…

— Сколько деревьев растет перед домом вашего предполагаемого мужа в его родной деревне?

Когда я мешкаю с ответом, четыре пары глаз смотрят на меня с любопытством, скукой, торжеством и ехидством.

— Пять перед домом, — отвечаю я, вспоминая, что было написано в инструкции. — Справа от дома деревьев нет, слева растет гинкго.

— А сколько комнат в доме, где живут ваши родители?

Я так концентрировалась на том, что написано в инструкции Сэма, что даже не подумала, что их будут интересовать такие подробности моей жизни. Я пытаюсь понять, что мне ответить. Считать ванные или нет? Называть то количество комнат, которое у нас было до того, как их разделили, чтобы поселить жильцов, или нет?

— Шесть главных комнат…

Прежде чем я успеваю сказать что-то еще, меня спрашивают, сколько гостей было на моей «предполагаемой» свадьбе.

— Семь, — отвечаю я.

— Вы с вашими гостями что-нибудь ели?

— Мы ели рис и восемь блюд. Мы обедали в отеле, банкета у нас не было.

— Как был накрыт стол?

— На западный манер, но с палочками.

— Вы предлагали гостям бетель?[17]Вы разливали им чай?

Мне хочется сказать, что я не какая-нибудь деревенщина и никак не стала бы предлагать гостям бетель. Я бы разливала чай, если бы это была свадьба моей мечты, но тот вечер едва ли можно было назвать праздничным. Я помню, как Старый Лу отмахнулся, когда мой отец предложил, чтобы мы с Мэй исполнили этот ритуал.

— Это была цивилизованная свадьба, — отвечаю я. — На западный манер…

— Вы поклонялись предкам во время церемонии?

— Конечно нет. Я христианка.

— У вас есть какое-нибудь документальное подтверждение вашего предполагаемого брака?

— В багаже.

— Ваш муж ждет вас?

Этот вопрос застигает меня врасплох. Старый Лу и его сыновья знают, что мы не добрались до Гонконга, чтобы отплыть вместе с ними. Они сообщили Зеленой банде, что мы не выполнили своих обязательств, но сказали ли они об этом инспекторам на острове Ангела? И ждут ли нас старик и его сыновья?

— Нас с сестрой задержало нашествие обезьян, — отвечаю я. — Наши мужья нас заждались.

Когда переводчик излагает инспекторам мои слова, они начинают переговариваться, не зная, что я все понимаю.

— Кажется, она говорит правду, — говорит мистер Уайт. — Но в ее бумагах сказано, что она жена коммерсанта, имеющего здесь вид на жительство, и жена гражданина Америки. Либо одно, либо другое.

— Может, в документах ошибка. В любом случае мы должны бы были ее впустить. — Председатель Пламб морщится. — Но она не подтверждает ни тот, ни другой статус. И взгляни на нее. Разве она похожа на жену коммерсанта? Кожа очень темная. Готов поспорить, она всю жизнь проработала на рисовых полях.

И снова все то же обвинение. Я опускаю голову, боясь, что они увидят, как я покраснела. Мне вспоминается девушка с лодки, на которой мы плыли в Гонконг, и как ее обсуждали пираты. Теперь эти мужчины так же обсуждают меня. Неужели я выгляжу такой деревенщиной?

— Но посмотри, как она одета. На жену крестьянина она тоже не похожа, — замечает мистер Уайт.

Председатель Пламб барабанит пальцами по столу.

— Я ее пропущу, но пусть сначала предъявит брачное свидетельство и докажет, что замужем за легально работающим здесь коммерсантом, или пусть докажет гражданство своего мужа.

Он поворачивается к переводчику:

— По каким дням женщин пускают на пристань за багажом?

— По четвергам, сэр.

— Хорошо. Тогда задержим ее до следующей недели. Скажи, чтобы в следующий раз принесла свое брачное свидетельство.

Он кивает секретарю и диктует содержание нашей беседы, завершая его следующими словами:

— Рассмотрение дела откладывается для проведения дальнейшего расследования.

* * *

Следующие пять дней мы с Мэй носим одну и ту же одежду. По ночам стираем свое белье и сушим под потолком вместе с вещами остальных женщин. У нас осталось немного денег, и мы покупаем зубную пасту и другие туалетные принадлежности в маленьком киоске, работающем во время обеда. В четверг мы встаем в ряд вместе с другими женщинами, которые хотят взять что-то из своего багажа, и белая миссионерка отводит нас на склад в конце причала. Мы с Мэй забираем наши брачные свидетельства, и я проверяю, на месте ли шпаргалка. Она на месте: никто не стал проверять, что внутри моей шляпки с перьями. Я снова отворачиваю подкладку и как следует все прячу.

Каждое утро, стесняясь соседок, я переодеваюсь под одеялом. Потом жду, не позовут ли меня на слушание, но за нами никто не приходит. Если нас не вызвали до девяти утра, значит, в этот день уже ничего не произойдет. После полудня комнату вновь наполняет страх. Ровно в четыре часа входит конвоир и говорит: «Сай кай» — это искаженный вариант кантонского выражения хоу сай кай, что значит «удача». Затем он перечисляет имена тех, кому разрешено сесть на лодку и завершить последний этап своего путешествия в Америку. Как-то раз конвоир подходит к одной из женщин и принимается тереть глаза, как будто плачет. Со смехом он сообщает ей, что ее отсылают обратно в Китай. Нам так и не удается узнать, почему ее депортируют.

В течение следующих дней мы видим, что женщинам, прибывшим одновременно с нами, позволяют отправиться в Сан-Франциско. Новые женщины прибывают, посещают собеседование и покидают нас. За нами же никто не приходит. Каждую ночь, после очередного омерзительного ужина, состоящего из свиных голяшек или тушеной рыбы со сброженным тофу, я раздеваюсь под одеялом, вешаю платье на веревку над головой и пытаюсь заснуть, зная, что мы заперты в этой комнате до утра.

Я чувствую себя в ловушке, но не только из-за этой полутюремной комнаты. В другое время, в другом месте и при наличии денег мы с Мэй могли бы попробовать повлиять на свою судьбу. Теперь у нас нет выбора. Все, что у нас было когда-то, безвозвратно утеряно. В Соединенных Штатах мы не знаем никого, кроме наших мужей и тестя. Папа говорил, что в Лос-Анджелесе мы будем жить в прекрасных домах, у нас будут слуги, мы будем видеть кинозвезд. Может быть, это нас и ждет. Можно считать, что нам повезло с замужеством. Женщины всегда выходили замуж из-за денег и всего, что они с собой несут, будь то браки по сговору или нет, в далеком прошлом или теперь, в 1937 году. Однако у меня есть тайный план. Когда мы с Мэй приедем в Лос-Анджелес, мы будем откладывать деньги из тех, что наши мужья будут нам выдавать, чтобы мы покупали одежду и обувь, ухаживали за собой и за домом. На эти деньги мы сбежим. Я лежу на проволочной сетке, слушаю унылый басовитый зов противотуманного рожка, шепот, плач и храп моих соседок и воображаю, как однажды мы с Мэй покинем Лос-Анджелес и отправимся в Нью-Йорк или Париж, о которых нам говорили, что по великолепию, культуре и роскоши их можно сравнить с Шанхаем.