Эту свою привязанность он отдавал не только собственной усадьбе, она переходила границы владений и распространялась также на соседский сад. Дом по соседству после банкротства владельцев, хозяев заведения в веселом квартале Ёсивара, давно уже пустовал, и на него никак не находился покупатель. Ну а после невесть кем пущенного слуха, будто бы умершая здесь женщина появляется теперь в образе снежной девы и будто бы в саду проказят лисы и барсуки, покупатели и вовсе пропали. Однако же в семействе Кураяма, издавна проживающем по соседству, никто ничего подозрительного не замечал, даже женщины и дети не боялись призраков.

Старый Сюсай, отец Нансо, нагулявшись лунным вечером в собственном саду, без смущения пробирался через дыры в заборе в пустую соседскую усадьбу и расхаживал там вокруг пруда, громко декламируя:

Дитя, что такое луна, я не ведал,

Называл её блюдом из белой яшмы,

Мнилось — то феи небесной зерцало

На краю голубых облаков повисло.[30]

А еще отец всегда тайком проскальзывал в соседский сад и укрывался там, если ему нечего было ответить заказчику резной каменной печати, явившемуся поторопить мастера. Дело кончалось тем, что после тщетных поисков хозяина по всему дому жена и служанка, не зная, как им вежливо оправдаться перед гостем, тоже скрывались на соседнем участке.

Большая старая сосна у кромки соседского пруда давно уже была заброшена, и без надлежащего ухода её тщательно культивированные ветви потеряли форму. В конце концов над ней сжалился отец Нансо, и, когда в его собственную усадьбу приходил садовник, он отправлял его обирать старые иглы и с соседской сосны, хотя отлично знал, что в этом нет никакого резона, кто бы ни купил в дальнейшем соседний дом. Тайком он чинил и поваленные бурей плетеные ворота — не мог оставить все как есть, поскольку понимал, что нынешним мастерам такое не сработать, сколько денег им ни заплати. После всего этого он поднимал ставни в гостиной и заходил в пустой дом: вот здесь, наверное, та дева из квартала любви томилась от своего недуга, писала письма, возжигала курения… Не из-за этих ли фантазий ему мнилось, что дом навевает не только одиночество, но и какие-то чары? Несколько раз он даже велел принести туда сакэ, чтобы доставить себе радость и выпить рюмочку в уединении. Эта загородная вилла квартала любви, на которую никак не находился покупатель, для старого Сюсая стала чем-то вроде собственной дачи. Хотя по-прежнему ходили слухи о призраках, обитающих в старой усадьбе, гости Кураямы не раз по приглашению хозяина бывали в соседских владениях, привыкли к ним и ничуть не опасались. Через некоторое время появился даже один человек из числа этих гостей, который пожелал во что бы то ни стало купить пустующую усадьбу.

Это был актер театра Кабуки по имени Сэгава Кикудзё. Он приходился приемным отцом актеру нынешнего поколения Сэгаве Исси. Уже из того, что артист Кикудзё был дружен со знаменитым мастером резца и каллиграфом, таким как Кураяма Сюсай, можно догадаться о его прирожденной склонности посвящать свой досуг всему изящному и утонченному — большая редкость среди актеров! Он сделал виллу дев веселья своим постоянным домом, и горечь актерского ремесла лечил такими благородными искусствами, как японские песни ута и трехстишия хайку, а также чайная церемония, — так вот и проводил в тиши свои преклонные годы. После смерти актера Кикудзё его вторая жена, которая была много младше, захотела жить в более удобном месте, в центре города, и, после того как закончился годичный траур, она наконец перебралась в Цукидзи. Бывший дом дев веселья вновь стал пустовать, однако избавляться от него семья Сэгава не собиралась. Приглядывать за усадьбой наняли садовника, и дом стал чем-то вроде загородной семейной виллы, куда частенько приезжали отдохнуть весной и осенью.

Хотя отец Нансо, Сюсай, умер несколькими годами раньше, чем актер Сэгава Кикудзё, при жизни Нансо и его поколения дружба с соседями по усадьбе стала еще более тесной. Нансо с юных лет занимался театральной критикой и к тому времени уже сделал себе имя, поэтому после смерти Кикудзё его приемный сын Исси почти каждый день навещал соседа. Нансо тоже тогда еще тешил себя надеждами на успех в театральном мире и потому был очень рад гостю.

Однако после того, как приемная мать Исси переехала в Цукидзи, встречи Исси и Нансо стали редки. Исси теперь жил далеко и очень редко приезжал в старый отцовский дом, ну а Нансо год от года все меньше интересовался литературой и театром. Каждое утро и вечер он окидывал взглядом старый сад соседей и все больше погружался в одинокие ностальгические переживания, теперь уже не имея особенного желания встречаться и беседовать с молодым актером.

Тем временем обезлюдевшая соседская усадьба с каждым годом ветшала и приходила в запустение, в изобилии была там лишь палая листва. Даже летом и осенью, когда сады подстригают, у соседей ни разу не послышалось щелканье ножниц, только пронзительные крики сорокопута осенью и рыжей свиристели зимой. Сад стал совсем таким же, каким Нансо помнил его, когда ребенком боязливо ступал по дорожкам вслед за отцом.

За своим собственным садом Нансо ухаживал, не жалея сил, и когда утром или вечером он заглядывал за соседский забор, то по отсутствию интереса к вилле у членов семьи Сэгава он заключал, что дом обречен на обветшание и его продадут, как только появится покупатель.

При том, что Нансо совершенно оставил свои театральные амбиции, ему все же приходилось иногда писать рецензии на спектакли, поскольку его просили об этом издатели газет. Однажды в театре, на спектакле с участием Сэгавы Исси, Нансо решил после долгого перерыва навестить актера в гримерной, чтобы поговорить с ним и заодно выяснить его намерения относительно виллы. Если представится удобный момент, можно было бы сделать следующий шаг и сказать, что продавать, конечно, всегда означает отдать в чужие руки, но если к тому идет, то лучше уж уступить дом человеку знающему, ценителю. К примеру, его собственный отец был ценителем до такой степени, что даже тайком ухаживал за сосной в чужом старом саду, чинил плетеные ворота. Именно поэтому писатель Нансо и хотел дать соседу добрый совет. Однако, обдумав все это еще раз, он решил: нет-нет, это лишнее, какой толк от подобных разговоров? Нынче и такие именитые семейства, как княжеский род Датэ из Сэндая, распродают накопленные предками реликвии без всякого сожаления, даже не имея особой нужды в деньгах. «Таковы уж веяния нового времени», — подумал он и промолчал. Так и жил, заглядывая по утрам и вечерам за соседскую ограду и постоянно тревожась: а вдруг завтра появится покупатель, а вдруг сосне над прудом придет конец…

За окном ночной дождик стучал по засохшим листьям лотоса. Нансо прибрал на место лежавшие в беспорядке книги, поднял листки бумаги, валявшиеся вокруг стола, и, совсем уже приготовившись идти спать, сделал затяжку из длинной серебряной трубки. Как раз в этот момент, непроизвольно внимая шуму дождя, он вдруг уловил прежде никогда здесь не слыханную мелодию сямисэна и нарочно стал прислушиваться. Дело не в том, что в этой округе игра на сямисэне является какой-то редкостью. Удивление Нансо вызвала сама мелодия. Очаровательный женский голос исполнял балладу в стиле сонохати.[31]Нансо, знавший толк в музыке, которой сопровождают баллады, открыл ставню круглого окошка и выглянул. Теперь он удивился еще больше, так как в соседней усадьбе, которую он привык считать пустующей, горел свет. Исполненный чувства отрывок баллады сонохати, где говорилось о последнем странствии любовников на гору Торибэ, хотя и доносился через завесу орошаемого дождем сада, все же позволял уловить печальный лад инструмента.