— Женщина? Она из квартала Симбаси. Вы, может быть, её знаете — её зовут Комаё.

— Ах, Комаё, из дома «Китайский мискант»! То-то я думал, что голос мне знаком. Я часто видел, как она танцует, но если она еще и исполняет сонохати, то у неё хорошие перспективы…

— В последнее время стала репетировать две-три сцены…

— Сэгава-кун, на этот раз увлечение немного затянулось, не так ли? С конца прошлого года ходят слухи, что Сэгава женится…

— Подумываю, не жениться ли, но ведь у меня есть приемная матушка, а с ней нелегко договориться.

— Так-то так, но послушайте меня: если женщина не может покориться свекрови, она не будет покорна и мужу. Об этом следует подумать, и к любви это не имеет никакого касательства.

— Я думаю об этом. Но моя мать еще молода, ей всего пятьдесят один год. Не похоже, что угодить ей будет легко. По правде говоря, я два или три раза приводил Комаё домой. Матери пришелся по душе её спокойный нрав, но она сказала, что жена артиста должна бы быть более любезной и расторопной. Да и в денежных вопросах, мол, должна уметь разбираться, а то пока мать жива — еще ничего, но потом будет трудно. Все это, конечно, очень важно… Но на самом-то деле причина в том, что Комаё — гейша из Симбаси, её еще надо выкупить. Это матери и не нравится. Ведь если уж мы заговорили о моей матери, сэнсэй, то она принадлежит к той опасной породе женщин из Киото, которых боятся даже сборщики податей. Когда речь заходит о деньгах, с ней никому не сладить.

— Может, и так…

— На самом-то деле виноват покойный батюшка… Не подобало коренному жителю Восточной столицы поступать так, как поступил он. Надо же ему было после кончины первой жены выискать вторую в Киото, ведь и в Токио женщин предостаточно!

— Что так, то так. Но надо радоваться, что она все-таки оказалась из мира гейш. Тяжко, если приходит такой день, когда в семье артиста остаются одни женщины, к тому же неискушенные в делах, как это случилось с домом Нарита. Такая была знаменитая семья — и больше никаких надежд на будущее…

— Если уж говорить о женщинах Киото, то на них нельзя положиться, даже если это гейши. Вообще, женщины… Почему они такие мелочные? Всякий пустяк ставят в вину, вечно хотят взвалить на тебя какие-то обязательства. Это так неприятно…

— Сказано же, что с женщинами и людьми маленького роста дело иметь трудно.

— Совершенно справедливо. По правде говоря, мысли о женитьбе на Комаё появились у меня оттого, что надоело чувствовать себя виноватым, — она превращает страсть в тяжкую обузу!

— Так, значит, вы собирались жениться не потому, что между вами такая уж страстная любовь? Тогда совсем другой разговор.

— Ну, не то чтобы она мне не нравилась… С самого начала она была не из тех женщин, с которыми встречаешься поневоле и просто терпишь. Ведь бывало, что я приглашал её в гостиные, как приглашают гейш обычные мужчины. Но если уж быть откровенным — не настолько я влюблен, чтобы непременно на ней жениться.

— Ха-ха-ха! Значит, на вас рассчитывать нечего!

— Если говорить начистоту, то да, именно так. Но я ведь не собираюсь оставаться один до конца жизни, и если выпадет случай и представится подходящая партия, то остепенюсь и я. А она… ведь она в конце прошлого года ради меня прогнала очень важного патрона, и этот патрон со зла завязал отношения с её товаркой, гейшей Кикутиё. И вот, Комаё сказала, что раз ту гейшу выкупили, то её тоже, хотя бы на три дня, я должен ввести в свой дом, и никак не иначе. Она подняла такой скандал! Мол, примет морфин, если я её оставлю… Я не знал, как с этим покончить. Едва отвертелся, сославшись на тринадцатую годовщину смерти батюшки, мол, решим все, когда минует памятная дата.

— Сущий ад! Не хотел бы я быть обольстительным мужчиной.

— То-то и оно, сэнсэй! Раз уж и ваше мнение таково, то я совсем теряюсь, как быть дальше. Не хочется быть с ней жестоким. Приводить её к нам — неудобно перед матерью, встречаться в чайных домах — плохо для её репутации гейши… Чего я только не передумал, и раз уж наш загородный дом пустует, решил устроить встречу здесь, тут никто не помешает…

— Конечно, здесь тишина, покой. Кстати, Сэгава-сан, я давно хотел спросить… Вы так и собираетесь содержать этот дом как виллу?

— Да, сейчас пока что покупателя нет, ничего другого не придумаешь, как оставить все в прежнем состоянии. Вот и матушка говорит, что продать кому попало или попасть в руки недобросовестных агентов — беды не оберешься.

— Да уж, лучше оставьте как есть. А если захотите продать — всегда сможете это сделать. Самое разумное — оставить так, пока не появится покупатель который полюбит усадьбу и непременно захочет её приобрести. Если за дело возьмутся агенты, они будут учитывать только площадь участка, дом для них все равно что хлам, никакой ценности не имеет. А посмотрит человек понимающий — и увидит, что дверные панели, опорные балки, бумага, которой оклеены ширмы, — все имеет антикварную ценность. Так что оставьте все как есть. С годами ценность этих вещей будет лишь расти.

— Если бы это не было связано с хлопотами, я бы хотел вверить дом вашим заботам, сэнсэй. По правде говоря, матушка давно говорила мне, чтобы я попросил о таком одолжении, если встречу вас в театре или где-нибудь еще, да только я все забывал.

— Вот как? Ну, в таком случае можете положиться на меня. Я ни в коем случае не использую ваше доверие в дурных целях.

Нансо потерял всякий интерес к судьбе Комаё и принялся с жаром рассказывать о том, сколь совершенны плетеные калитки в саду и сосна у пруда.

Сэгава собирался уйти от Нансо засветло, чтобы вернуться к вечеру домой в Цукидзи, как следует там отоспаться, а на следующий день начать работу в театре «Синтомидза». Однако после долгой разлуки, за разговорами, он невольно задержался, а ясный осенний денек тем временем, к его удивлению, незаметно склонился к закату. Он собрался подняться и уйти, но тут принесли ужин. Сразу распрощаться было нельзя, а после еды опять пошли разговоры о том о сем, и лишь после восьми вечера он через заднюю калитку покинул заросшую бамбуком усадьбу писателя Нансо.

На улице было черно, дул холодный ветер. Над рощей Уэно висела луна, а шум и гудки проходящих поездов отдавались в ушах невыразимой тоской.

Пока Сэгава не вышел из передней дома Нансо, он подумывал, что возвращаться этим вечером в Цукидзи слишком далеко, будет даже забавно переночевать одному в пустом доме. Теперь же эти намерения вдруг куда-то растворились, и он таким быстрым шагом поспешил на станцию, что даже стал задыхаться. Ожидая трамвая из Миновы, он думал, что не может понять людей, которые селятся на этих темных задворках. Кто знает, зачем художники и литераторы, такие, как Нансо-сэнсэй, нарочно забираются в такую глушь… И уж точно чудаком был его приемный отец Кикудзё, который так любил чайную церемонию и прочее. Сэгава Исси сам не заметил, как начал мысленно сравнивать свой характер и манеру игры с отцовскими, а потом задумался о том, чем нынешние времена отличаются от минувших.