Он спиной чувствовал жар ее тела, ее настойчивую готовность. Она была уверена в себе и собиралась вести эту партию, навязывая ему свою стремительную тактику, слишком стремительную.

Можно, конечно, было поддаться, затащить ее на диван и трахнуть как следует, как она этого хочет – грубо и резко, без нежностей и ласковых слов. Алекс понял по ее движениям, по ее дыханию, что Ли хочет именно такого секса, вполне возможно, что другого она просто не знала.

«Нет, милая, все будет по-другому. Я покажу тебе настоящий секс, но чуть позже. Мы еще немного поиграем. И в этой партии ты вести не будешь, уж извини», – думал про себя Алекс, кладя свои ладони поверх ее.

Не выпуская ее рук, он повернулся и спросил, глядя ей прямо в глаза:

– Ли, а что с моей машиной? Ты не в курсе?

Этот вопрос был настолько неуместен, что подействовал на женщину, как ушат холодной воды. Она высвободила свои руки и прошла к столу, села, от томного блеска в ее глазах не осталось и следа.

Алекс, стоя у проигрывателя, любовался произведенным эффектом.

– Черт! Джонни, такую песню испортил! – стараясь не показать степень своей досады, произнесла Ли.

– Извини, Ли, я что-то не так сказал? – прикинулся простачком Алекс и сел рядом с ней.

– Да уж, надо думать! – сказала Ли, с укором глядя на него. – Не столько не то, сколько не тогда.

– Извини, Ли, извини. Временами я бываю довольно неловок, но я исправлюсь, обещаю тебе, – сказал Алекс, обнимая ее за плечи.

– Хотелось бы верить, – уже мягко сказала она, прильнув к нему, насколько это было возможно.

– А что ты вдруг вспомнил про машину? Собрался куда-то ехать? Тебе плохо здесь, со мной? – спросила Ли, пододвигая свой бокал к нему.

Алекс понял это движение и спросил:

– Виски?

– Да, немного.

– Нет, Ли, твой дом и тем более твое общество меня вполне устраивают, и ехать я, естественно, никуда не собираюсь, – говорил он, наливая виски в ее бокал, а про себя думал: «Да твои головорезы меня хрен выпустят, даже если я и соберусь»...

– Но я американец, а мы чувствуем себя неуютно, когда рядом нет своей машины, да и потом... у меня там кое-какие вещи остались, – добавил он вслух.

– Что-нибудь ценное?

– Так, мелочи. Все ценное у меня с собой. Да ладно, бог с ней, с машиной. Давай выпьем. За тебя, Ли!

Они выпили, Алекс притянул ее к себе и легонько поцеловал в губы, она ответила на поцелуй и уже обхватила его за шею, готовясь к следующему, но зазвонил телефон.

– Черт! Черт! – Ли встала и подошла к аппарату. – Да... сейчас, – она положила трубку.

– Извини, Джонни, дела. Я на секунду. – Она подошла к нему и чмокнула в щеку.

– Ну, что у тебя, Змей? – спросила она, входя в соседнюю комнату.

– Извините, мэм, если я вам кайф сломал, – осклабился он.

– Хватит щериться, давай по делу.

– Так вот, Пол Хьюстон действительно работал в институте, умер больше года назад.

– От чего?

– Сердце, – коротко ответил Змей. – Да он уже был в довольно преклонном возрасте.

– Так! – задумалась Ли.

– Но это еще не все, – продолжал Змей. – Родственников ни здесь, ни в Америке у него не было, и смерть его скрыли, а фамилия до сих пор значится в списках сотрудников. Ты ведь знаешь, этих списков два. Один реальный, а другой – официальный для общественности. Так вот он – из второго. А почему это он так тебя заинтересовал?

– Так-так-так! Ну, вот, милый, мы и расставили точки над i, – как бы рассуждая сама с собой, тихо произнесла Ли.

– Утром займешься гостем ты, – бросила она Змею, выходя из комнаты.

– А что тянуть до утра? – крикнул ей вслед Змей.

Ли, не удостоив его ответом, вышла из комнаты.

– Ладно-ладно, наслаждайся, Клеопатра местная, – пробурчал ей вслед Змей.

Филиппины. Окрестности города Котабато

Отец Антонио заканчивал молитву, он молился о жертвах бандитского налета на институт, свидетелем которого невольно стал. Он молился о спасении душ безвинно погибших, обращаясь к Всевышнему, как к старому знакомому, с просьбой о прощении их в грядущий Судный день, в пришествие которого он верил свято и нерушимо. Он также искал поддержки у Господа в своих земных делах, молил указать ему путь истинный, просил совета.

Слова его молитвы были просты и не возвышенны, он действительно говорил с Богом, Бог был его другом, наставником, учителем. Бог был неотъемлемой частью бытия священника, таким же, как солнце, небо, море. Он чувствовал его во всем: в себе, в окружающей природе, в других людях, коих он не делил на плохих и хороших, злых и добрых.

Доказательства существования Бога ему были не нужны, он просто ощущал его, как ощущал прохладу воды, дуновение ветра, запахи леса, он жил с ним в его Божьем мире, какие же еще нужны доказательства?

Будучи католическим священником, отец Антонио понимал, что его отношение к Богу и представления о нем не совсем совпадали с канонами католицизма, и в молодости это причиняло ему немало страданий, он терзался этим, винил себя за это, считая это грехом, отступничеством, ересью.

Но шли годы, он взрослел, мудрел и в конце концов пришел к выводу, что церковь, религия и Бог – это три совершенно разные вещи, порою никоим образом не соприкасающиеся.

Церковь, причем любая церковь, вне зависимости от ее конфессиональной принадлежности – это всего лишь социальный институт со всеми вытекающими отсюда последствиями, как то: борьбой за власть, карьеризмом, а порой и откровенной, вопиющей бездуховностью. Пример тому – непримиримый, многовековой конфликт между двумя христианскими церквями – православной и католической, не способными поделить сферы влияния, даже календарь у православных до сих пор другой, старый, и все это в пику папскому престолу. Христианство учит смирению и терпимости, но где тут смирение и терпимость по отношению друг к другу?

Религия же, вера, вещь бесспорно необходимая, дающая поддержку человеку в его нелегкой жизни и объединяющая людей одной веры, в то же время являлась и продолжает являться причиной многих несчастий, войн и способом решения политических проблем, к Богу не имеющих никакого отношения.

А Бог – это нечто совершенно иное, индивидуальное и сокровенное, это способ существования, это сама жизнь, это мировосприятие. Но не всем дано насладиться присутствием Бога в его душе. Не всем дарована эта благодать, это ощущение мировой гармонии.

Людей неверующих, без Бога в душе, отец Антонио не винил, он жалел их и молился за них, прося Всевышнего даровать им сию благодать.

Закончив молитву, отец Антонио снял свой белый воротничок, единственный аксессуар одежды, говоривший о его профессиональной принадлежности, и аккуратно положил его на полку рядом с Библией. Этот жест не имел никакого тайного религиозного смысла, просто белый воротничок был виден издалека в ночной темноте и мог послужить ему помехой в задуманном предприятии.