На них были старомодные фраки — не слишком подходящий наряд для летней жары.

— Они владеют языками всех стран, с которыми фирма имеет дело, — сказал мистер Сакрапант и добавил: — Видите ли, каждый из присутствующих возглавляет своё подразделение. Мы децентрализованы, насколько это только возможно. Огромное разнообразие дел, которые мы ведём, позволяет это.

Он взял со стола пачку накладных и телеграмм, касающихся фрахта, цен и поставок, и скороговоркой прочитал адреса: Бейрут, Мозамбик, Алеппо, Каир, Антананариву, Лагос.

Я выпил предложенную мне чашечку неизменного кофе по-турецки и выразил восхищение исключительной деловой активностью фирмы, на сём наш визит закончился, и мы, моргая от яркого солнца, вышли на улицу. Остаток дня Сакрапант посвятил мне, пожелав показать город; мы с ним отправились пешком в путь, делая хитрые зигзаги, чтобы взглянуть на самые примечательные памятники. В медовом полумраке крытых базаров я купил несколько монет и йеменскую серебряную сетку для волос со смутной мыслью подарить их Ипполите по возвращении. Мы не спеша прогуливались по выжженным солнцем дворам мечетей, останавливаясь, чтобы покормить голубей мелким турецким горошком из бумажных пакетиков. Перекусили вкуснейшими голубями с рисом. Уже на склоне дня так же неторопливо направились обратно к отелю, и к этому моменту я понял, какое это громадное кладбище — Стамбул, или так кажется. Гробницы и мавзолеи разбросаны по всему городу, а не собраны в ансамбли на площадях. Кладбища лежали повсюду, где люди оставляли после себя могильные камни, как в кошачьей песочнице; смерть кружила по городу и косила сплеча. Глубокая печаль и глубокое уныние, казалось, висели над этими красивыми пустыми памятниками. Нужно время, чтобы понять Турцию.

По правде говоря, мне не терпелось покинуть её и вернуться в Афины, где хоть шумно, но зато царит атмосфера свободы.

— Вы, конечно, захватили свою коробочку? — спросил мистер Сакрапант. — Мне известно, что мистер Пехлеви горит желанием увидеть её.

Но, конечно же, его не будет в городе ещё двадцать четыре часа; да, я захватил коробочку. Мистер Сакрапант согласился выпить чаю с тостом и пустился в воспоминания о коммерсантах Смирны, у которых он научился английскому. И, как бы между прочим, заметил:

— Кстати, мистер Пехлеви попросил передать вам, что здесь есть коммерческий советник и он настаивает, чтобы любые соглашения, которые мы вам предложим, непременно заключались при его участии. Просто на случай, если вы не очень разбираетесь в бизнесе. Он хочет, чтобы всё было честно и чисто. Это один из наших принципов. Я говорил с мистером Вайбартом, и он согласился вас проконсультировать. Так что всё в порядке.

Не знаю почему, но это замечание меня слегка встревожило. Мистер Сакрапант вздохнул и с видимым облегчением откланялся, сказав, что у него приглашение на обед. Я, со своей стороны, после столь длительной и утомительной прогулки по городу рад был возможности отправиться к себе и прилечь отдохнуть — и сделал это с таким удовольствием, что было уже темно, когда я проснулся и, нащупывая дорогу, в смятении поспешил вниз. Баньюбулы в обеденном зале не было, да и других постояльцев, с кем можно было бы поболтать за столом, по пальцам пересчитаешь. Но потом я наткнулся на него внизу, в бильярдной комнате, где он наигрывал заунывные персидские мелодии на совсем крохотном пианино. На нотной полке перед ним стояло несколько больших порций виски — необходимая мера предосторожности против привычки своенравного бармена закрываться именно в тот момент, когда особо хотелось выпить. Должен сказать, что он был не настолько пьян, как накануне вечером, хотя, судя по количеству стаканов перед ним, всё было ещё впереди. Он разрешил мне позаимствовать один и присесть рядом. Он был не в духе и то и дело промахивался по клавишам. Наконец он с грохотом захлопнул крышку пианино.

— Ну что ж, — сказал он, причмокнув, — сегодня передаю Сиппла кому нужно и гуд бай, возвращаюсь в Полис.

— Передаёте? Вы что, наручники на него надели?

— Нет, а не мешало бы, — кровожадно ответил Баньюбула. — На всех на них не мешало бы надеть наручники. — Он зарычал, уткнувшись подбородком в жилет, потом спросил: — Полагаю, вы уже видели эту свинью, Пехлеви? — Подобная вспышка у столь мягкого, обходительного человека, книжника, изумила меня.

— Завтра. — Баньюбула вздохнул и с мрачным, обречённым выражением помотал головой. — Завтра вы станете одним из них и будете командовать мной.

Настала моя очередь выйти из себя, настолько надоело слушать одно и то же бессмысленное нытьё — эту бесконечную волынку, melopee.

— Послушайте, — сказал я, тыча пальцем ему в жилет, — я не из них, не из других, я всегда сам по себе. Речь идёт об одной безделушке, относительно которой мы, может быть, заключим коммерческое соглашение, всего-навсего. Вы слышите?

— Вот увидите, — проворчал он.

— Кроме того, каждый пункт соглашения должен быть просмотрен и одобрен атташе по торговле, — важно добавил я.

— Ха-ха.

— Что значит «ха-ха»?

— Над чьим трупом? — невпопад ответил Баньюбула. — Над моим, мой мальчик. Ты становишься своим, я остаюсь где был. — Он выпил и с преувеличенной осторожностью поставил стакан. Лицо его неожиданно посветлело. Он самодовольно улыбнулся и потёр подбородок, искоса поглядывая на меня. — А вот Карадок не мучается, как мы.

— Он из них?

Баньюбула скептически взглянул на меня.

— Разумеется, — с отвращением сказал он. — И всегда был, но хочет от них освободиться!

— Ну прямо какой-нибудь паршивый закрытый пансион для девиц, — сказал я.

— Да, — покорно согласился он. — Вы правы. Но поговорим о чём-нибудь более приятном. Если бы я был здесь не по делам, то показал бы вам кое-какие городские достопримечательности. Такие, какие большинство людей не замечают. В одном из павильонов в Сераглу[48], например, есть целая коллекция дильдо, искусственных пенисов, собранных со всего света, которая принадлежала Абдулу Хамиду; все в прекрасном состоянии и снабжены соответствующими бирками. Говорят, он был импотентом, и подобное коллекционирование было одним из немногих удовольствий, которые он мог себе позволить.

— А старый Мерлин ещё жив? — неожиданно спросил я.

Баньюбула бросил на меня быстрый взгляд и на мгновение выпрямился на стуле. Потом, не ответив на мой вопрос, продолжил свой рассказ.

— Они хранились у него в круглых футлярах, которые ему подарило британское правительство в напрасной надежде снискать его расположение. Они так красиво назывались: по-итальянски — passiatempo, по-французски — godemoche или bientateur. Правда, красиво? Они, эти названия, лучше, чем что-то другое, иллюстрируют отношение нации к этому делу. Немец называл их phallus phantom — призрачной метафизической машиной, покрытой смертельной росой. Увы, мой мальчик, у меня нет времени показать тебе это и другие сокровища.