Вернувшись к столу, я сказала:

– Оно меня как будто побаивается, но держится рядом, как привязанное.

– Твою дивизию! – ругнулся капитан.

Судя по тону, сумасшедшей он меня не считал, напротив – окончательно поверил в то, что в комнате нас не трое, а четверо.

Вячеслав вынырнул из своей задумчивости и задал вопрос, который мне бы следовало задать самой, и много раньше:

– Сколько тварей было в хосписе, Света?

Я похолодела. Действительно, их же было пять, куда делись остальные? Что будет, если они появятся все вместе? В том, что я не удержу даже двоих, я не сомневалась, не говоря уже о пятерых… Горькое воспоминание о той ночи, когда умер Гарька, быстрое, ранящее, проскочило в голове. Тварь неожиданно зашевелилась, метнулась туда-сюда по потолку. Я завертела головой, пытаясь отследить ее перемещения.

– Что происходит?

Максим схватил меня за руку.

– Не знаю. Я вспомнила хоспис, оно задергалось. Мечется.

– Света, постарайтесь успокоиться, – мягко попросил Вячеслав.

Легко сказать! Меня накрывали тяжелые волны страха и тоски. И это был не мой страх. Не моя тоска.

– Максим! – Я повернулась к капитану, осененная догадкой. – Оно потерялось, вот почему прицепилось ко мне! Там, в хосписе, пока мы воевали, остальные, видимо, ушли, а этот замешкался…

– Чудесно, – пробормотал Максим. – Где-то гуляют остальные. Будем надеяться, что они еще не научились убивать…

Когда мы подъехали к дому капитана, было около двенадцати ночи. Меня неожиданно разморило по дороге, напала такая сонливость, что даже присутствие твари уже не вызывало никаких эмоций. Безразличие и единственное желание – спать – приглушили все чувства.

Максим довел меня до дверей своей квартиры так осторожно, что не позволил ни разу споткнуться моим заплетающимся ногам. В прихожей басовито взревел Матрос и тут же замолчал, только мягко протопали по полу лапы.

– Чует он эту тварь, что ли? Хвост распушил и ускакал, – проворчал капитан, подталкивая к моим ногам тапки.

Я уже стянула кроссовки и стояла в одних носках. Шлепанцы были огромными, ноги просто утонули. Шею бы в них не сломать.

– У меня пол холодный, – извиняющимся тоном пояснил Максим и очень буднично предложил: – Давай пройдемся, покажу, где у меня что. Кстати, ты есть не хочешь?

Пол был холодным, но меня неожиданно бросило в жар. Сонливость слетела, не оставив и следа. Вернулись смятение и нелепые, крамольные мысли, которые крутились в голове весь вечер. Чего ждать от капитана? Или лучше не ждать, чтобы не разочароваться потом?

Экскурсия оказалась короткой – жилище капитана было ненамного больше моего, да и планировкой дома советских времен не слишком различаются, так что туалет, ванную и кухню я могла найти самостоятельно без особого труда.

– Я постелю тебе на диване в гостиной, хорошо?

– Конечно, – кивнула я.

Кровь прилила к щекам. Помнится, я на нем уже спала, пьяная.

– Максим, если почувствуешь что-то, если станет нехорошо, крикни, ладно?

Я вдруг подумала о том, что не смогу контролировать тварь во сне.

– Ладно, – неожиданно согласился он.

– Ты не боишься?

Капитан помолчал, как будто прислушивался к себе.

– Нет. Не боюсь. Не могу понять, как мне может причинить вред то, чего на самом деле нет. При всем, что случилось, при всем, что знаю об этой твари, – не могу понять.

– Оно есть. И оно здесь.

Я подняла плечи, обхватив себя руками. Тварь зависла в углу кухни – беззвучная, неподвижная, ждущая.

Максим подошел совсем близко, молча обнял меня. Я уткнулась носом ему в грудь, прямо в вырез расстегнутой рубашки, и замерла, боясь сделать вдох – мешало сердце, внезапно подскочившее прямо к горлу. В его руках было так уютно, так спокойно и так неописуемо правильно, что я в этот момент даже забыла о том, что мы в кухне не одни. Я стояла бы так целую вечность…

– Пойдем, тебе надо поспать.

Голос у него сел, звучал хриплым шепотом, от которого меня пробрал озноб, а глупое сердце кувыркнулось в горле и ухнуло куда-то в живот. Я только молча кивнула, легонько стукнувшись лбом ему в грудь, и разжала руки, которые, оказывается, крепко обнимали напряженную спину капитана…

Матвей Лысько, по прозвищу Лысый, проснулся от грубого тычка в плечо. В комнате было темно, и разглядеть, кто стоит возле двухъярусной кровати не представлялось возможным. С верхней койки доносилось хрюкающее похрапывание – там спал Веник – тощий мужичонка неопределенного возраста, который не числился лаборантом у прибабахнутого профессора, а работал в цехах кем-то вроде бригадира, но жил вместе с Матвеем и молдаванином Трофимом. У него даже была возможность выходить за территорию, в город. Тогда он приносил сокамерникам, как называл Трофима и Матвея, сигареты и пиво.

– Одевайся, быстро, – приказали из темноты.

Ни тон, ни голос не позволили Матвею возразить. Отчего же не одеться? За те деньги, что он отправлял домой, в Тернополь, кривляться не стоило. Да и вообще с ребятами, которые здесь заправляли, он ссориться бы не стал. Видал он похожих и раньше. Скажешь слово поперек, и хорошо, если на улице окажешься, а то и пропадешь навеки. На улицу Матвею не хотелось, особенно учитывая то, что у него не было никаких документов – все они хранились у нанимателя.

Торопливо одеваясь в полумраке (кто-то приоткрыл дверь в коридор, и по полу тянулась узкая полоска света), он заметил, что кровать Трофима пуста. Выходило, что молдаванин до сих пор был в лаборатории. Часов у Матвея не было, окон в жилом боксе тоже не имелось, понять, который теперь час, не получилось, но, судя по тишине в коридоре, стояла глубокая ночь.

Хмурый молчаливый охранник, здоровенный бугаище, легонько ткнул Матвея под ребро и кивнул в направлении выхода. Матвей послушно зашаркал подошвами стоптанных туфель, бугай шел следом. Выйти из бокса можно было только приложив карточку к считывателю замка. У Матвея, само собой, карточки не было, у охранника была. Замок тихо пискнул, железная дверь выпустила их наружу и чавкнула за спиной, закрываясь. Матвея такие строгости уже не удивляли. Он давно разнюхал, что это за место, завод в заводе. Как москальская матрешка – сколько ни половинь, а внутри найдешь еще куколку. Например: три десятка щуплых низеньких вьетнамцев, которые посменно работали в цехах над жилым боксом, бодяжили какую-то химию, ходили строем под охраной, никогда не выпускались на улицу и ни слова не знали по-русски, по-украински, по-молдавски или на любом другом языке, кроме своего щебета. Впрочем, к общению они не стремились.

На улице ждали еще один смурной охранник и двое испуганных желтопузиков-вьетнамцев, ежившихся от ночной прохлады. Вместе они обошли обшарпанное и неприглядное снаружи длинное здание вдоль глухого фасада. Свет далеких фонарей у новых корпусов завода не мог пробиться сквозь плотную зелень одичавших древних лип, которые прятали старый склад в густой тени своих пышных крон. Вход в лабораторию был замаскирован бетонной плитой, которая, казалось, лежит на земле, у самой стены. Повинуясь едва слышному щелчку пульта, плита поехала вбок, и привычно шагнувший к сбегающим вниз ступеням Матвей резко отшатнулся – в нос ударила резкая вонь горелого пластика. Вьетнамцы тихо защебетали по-своему, оглядываясь на охранников. Они явно не горели желанием спускаться, и в этом Матвей был с ними солидарен, да только выбора у них не было.