– Ой, это же Зелгадис, подари мне, пожалуйста?

Почему мне нравился этот молчаливый персонаж с железной головой и каменной кожей? Кансону, похоже, очень понравилось, что кто-то попросил у него рисунок, хотя он этого и не показывал, и он подарил ей картинку и даже раскрасил ее. Да, все-таки он был неплохим.

Эта картинка точно должна была где-то быть… Ынён заламинировала этого Зелгадиса и носила с собой, прикрепив к пеналу. Одна девочка из кружка комиксов увидела картинку и спросила: ходила ли Ынён на фестиваль комиксов. А когда Ынён сказала, что нет и что это нарисовал Кансон, все сильно удивились. Дети из кружка комиксов окружили Кансона и Ынён, и после этого у них завязалось общение. Не удивительно – ведь они увлекались фантастическими историями и были свободны от общего мнения. Им нравилось, что Кансон хорошо рисовал, а Ынён была экстрасенсом.

Ынён до сих пор при виде детей из кружка комиксов в школе всегда хотела им сказать: «Вы очень хорошие дети». Ей следовало и дальше увлекаться комиксами, но после окончания средней школы столько всего произошло, что она не смогла, а теперь очень жалела.

Кансон стал часто появляться не только у Ынён дома, но и в школе. Точнее, он ходил за ней по пятам. Привидению было весело проводить время в медпункте, он развлекался, подсказывая Ынён, кто притворяется, а кто точно болеет. Иногда он прогуливался по классам, садился на кафедру в аудитории или на стол в учительской, а иногда, стоя над баскетбольным кольцом, не давал мячу попасть внутрь. Кажется, он давно не был в школе. Ынён прощала ему эти мелкие хулиганства.

Пару раз он был свидетелем того, как Ынён ликвидировала двух плохих духов, проникших в школу. Когда кусок одного из них подкатился к Кансону, тот сильно испугался и отпрыгнул назад. Он отошел как можно дальше, словно боялся, что, прикоснувшись к нему, станет таким же. Ынён начала переживать: вдруг она случайно своими руками рассыпет Кансона. В голове у нее мелькало множество различных сценариев, и ее беспокойство росло, особенно когда он появлялся неожиданно.

Но особенную неловкость Ынён испытывала, если Касон появлялся в моменты, когда она была с Инпхё. Он лежал на заднем сиденье автомобиля Инпхё, сидел на подлокотнике в театре или на лестнице, сопровождал их во время обедов и ужинов, чем страшно раздражал Ынён. Однажды, когда она заряжалась, держа Инпхё за руку, он проговорил: «Губами, губами» и захихикал, поэтому Ынён пришлось отпустить руку Инпхё, хотя она зарядилась только на восемьдесят процентов. Но больше всего ее раздражало, когда эти оба говорили одновременно.

«Да, в твоем вкусе. По роже сразу видно, он колючий и упрямый. Ты не могла себе получше найти – с сильной энергией, но покладистого? У тебя и так жизнь не сахар, так еще нашла себе в парочку чудика…»

– Ты меня слушаешь? Когда человек с тобой говорит, надо внимательно слушать. Ты не смотришь на меня. Я сейчас говорю важные вещи.

Она несколько раз чуть не произнесла: «Эй! Вы оба, помолчите!»

Ынён вспомнила тот день. Тот день, когда она поранила лицо. Маленькое желе бросилось ей в лицо и оставило ожог, словно кто-то слегка тронул ее щеку раскаленным пальцем – Ынён и подумать не могла, что оно может быть таким горячим. Сам ожог был не сильным, но боль была такой острой, что ее трудно было забыть. Из-за этого весь тот день Ынён ходила угрюмой. Все произошло после того, как недалеко от школы случился большой пожар. В том здании ночевали проститутки, а сутенер запер снаружи окна и двери, и шестнадцать человек погибло. След от насильственной смерти сохраняется очень долго. Маленькая Ынён постепенно осознавала, что в жизни каждый день встречаешься лицом к лицу со страшным миром насилия и иногда неизбежно страдаешь от него. Полное принятие этого было не под силу такой маленькой девочке и камнем давило на сердце, из-за чего она была очень ослаблена и ходила в основном, только в кружок комиксов, но и там толком не могла сконцентрироваться. Ее художественные способности были посредственными, поэтому Ынён рисовала крупные детали, раскрашивала рисунки чернилами или переклеивала кусочки бумаги. Но в тот день ей и это было не по силам. Она сидела, теребя толстую бумагу для рисования комиксов. Кансон мельком глядел на нее и вдруг ни с того ни с сего сказал:

– Тебе… тебе надо определиться с персонажем.

– Что?

– Я к тому, что ты выбрала не тот жанр. Ты должна поменять мрачные ужасы на комикс, герой которого энергично перемещается, спасая мир. Если бы ты с самого начала выбрала такого, то дети относились бы к тебе нормально. И ожога бы ты не получила.

– Моя жизнь не комикс.

– Не сильно от него отличается, поэтому я попробовал тебя нарисовать.

Кансон протянул ей эскиз – на нем была нарисована Ынён в пропорции один к пяти в школьной форме и в короткой юбке. Она растерялась – ее что-то смущало: не то пропорции, не то короткая юбка. На рисунке в одной руке Ынён держала радужный меч, а в другой – пистолет. До того, как она успела что-то сказать, Кансон вынул из висевшей на стуле большой сумки игрушечный меч и пистолет. Они были старыми и с царапинами. Видимо, его игрушки, с которыми он играл в детстве.

– Глупенькая, это я к тому, что ты должна пользоваться инструментами.

– А…

– Не надо страдать от ранений, ты должна двигаться с легкостью.

– Ох, надо же.

– И относиться ко всему с юмором. Сексуально и с огоньком? Нет, сексуально, пожалуй, не получится, – говоря это, Кансон искоса посмотрел на плоскую грудь Ынён (формы с тех пор не особо улучшились, поэтому Кансон оказался прав). Она очнулась и бросила в него ластик.

Ынён почувствовала, что она может измениться, может изменить жанр. Она поняла это, когда ластик попал в цель.

Теперешняя Ынён была творением Кансона – можно сказать и так.

– Меч поломался, я пользуюсь уже шестым. Пистолет третий.

Однако Ынён не смогла выбросить обломки меча и пистолета, которые подарил Кансон, она хранила их в коробке. Она ему об этом не говорила, но Кансон безошибочно взглянул на полку с коробкой. Ынён не очень нравились такие моменты, когда мертвецы показывали, что все знают.

Кансон исчезал – иногда ненадолго, на пару часов, а порой пропадал на несколько дней. Ынён каждый раз не была до конца уверена, что он вернется. Когда он уходил, она ломала голову, куда он ходит, но не могла его об этом спросить. Каждый раз, возвращаясь, он как ни в чем не бывало включал телевизор. После нескольких неудачных попыток он, наконец, научился это делать. Он смотрел программы, которые обожал при жизни, и весело смеялся. Иногда он разглядывал свой живот, из которого вдруг вытекала кровь, в такие моменты Ынён изо всех сил притворялась, что ничего не замечает. Кровь быстро исчезала и не оставляла следов на ее диване – она была ненастоящей, рождалась из воспоминаний Кансона. Тот тоже притворялся, что не заметил, что Ынён притворяется, что не заметила. Я думала, что сильно изменилась. Но осталась такой же закрытой, – жаловалась Ынён сама на себя. Она хотела быть настоящей героиней комиксов – прямолинейной и жесткой, спросить не моргнув глазом, почему он погиб, что случилось, но ей это не удавалось. Может быть, он попал в банду младшей сестры и получил нож в живот?