– Я слышал об этом. Что и увеличило число жертв. Ну, если вы не желаете, заставить вас я не могу. Боитесь ответственности, да?

Аластер молчал. Капитан Мейфилд кивнул, и старшина скомандовал Аластеру выйти.

– Ну, и как это понимать? – спросил капитан Мейфилд.

– Мне попадались люди, считавшие, что быть рядовым на войне не так опасно.

– Не думаю, что с Трампингтоном дело в этом. Он доброволец, и по возрасту не подлежит призыву.

– Чудно́, ей-богу, сэр!

– И даже очень, старшина.

Аластер не спешил возвращаться в свой взвод. Утром в это время они занимались физподготовкой, а именно эта часть их каждодневного расписания вызывала у него особую ненависть. Он прятался за кухонным блоком до тех пор, пока часы не подсказали ему, что физподготовка окончена. Когда он присоединился к товарищам, те, потные и запыхавшиеся, натягивали гимнастерки. Встав в строй, он вместе с другими промаршировал в столовую, где в относительном тепле и духоте прослушал лекцию военного врача о соблюдении правил гигиены. Речь шла об опасности, которую представляют мухи. Военврач в ужасающих подробностях описывал путь мухи – от сортирного очка к сахарнице, рассказывал о микробах дизентерии, которые она переносит на своих мохнатых лапках, о вредоносной слюне, которой смачивает пищу, прежде чем приняться за еду, о том, как испражняется она тут же, пока ест. Эта лекция всегда производила должное впечатление. «Разумеется, – помявшись, добавил врач, – теперь, когда все вокруг покрыто снегом, опасность может показаться не столь существенной, но если нас отправят на Восток…»

По окончании лекции солдат на двадцать минут распустили, они курили, ели шоколад и сплетничали, сопровождая каждое имя существительное, прилагательное и каждый глагол одним и тем же неизменным непристойным словечком, что превращало речь в подобие икоты. Они топали ногами и потирали ладони.

– Чего хотел этот… ротный?

– Послать меня, на… в школу прапорщиков, – ответил Аластер.

– Везет же…! Когда отбываешь?

– Я остаюсь.

– Не хочешь стать… офицером?

– Да уж… наверно!

Когда Аластера спрашивали, а случалось это нередко, почему он отказался от производства в офицеры, он говорил: «Из снобизма, не захотел якшаться с офицерьем», а порою отвечал: «Из-за лени, ведь в военное время им много работать приходится». Бывало, ответ звучал и так: «Кругом все с ума посходили, так что можно и без этого по полной хлебнуть, разницы не будет».

Соне он сказал: «Мы слишком легко жили до этого времени. Перемена для нас может оказаться и к лучшему».

Последний ответ точнее всего передавал смутное удовлетворение, которое он в глубине души испытывал.

Соня поняла мужа, и лишних объяснений не потребовалось. Позднее она как-то сказала Бэзилу: «Я понимаю, что чувствовал Аластер в первую военную зиму. Это кажется таким странным для него, но он человек гораздо более сложный, чем думают окружающие. Помнишь того парня, который записался рядовым в военно-воздушные силы и явился туда, одевшись, как араб, в качестве протеста против дискриминации, которой, по его мнению, подвергались арабы? Забыла, как его зовут, про него еще книги написаны. Мне кажется, Аластер чувствует нечто подобное. Понимаешь, он никогда ничем не поступился ради страны, и, хотя мы и разорены, но денег у нас все же достаточно, и жили мы всегда весело. Наверно, он решил, что, живи мы не так весело, может быть, и войны-то и не было бы. Хотя как он может винить себя за появление Гитлера, я понять никогда не смогу… По крайней мере сейчас я этого не понимаю, – поправилась она. – Он пошел рядовым в качестве искупления, что ли, ну, как верующим вроде бы полагается.

Суровость искупления, впрочем, иногда ослабевала. После перерыва взвод опять собрали на учения. Командир взвода отсутствовал, так как заседал в следственной комиссии. В течение трех часов он и два других офицера слушали показания свидетелей и протоколировали их, обсуждая пропажу помойного ведра из штаба пехоты. В результате стало ясно, что либо свидетели договорились сообщить ложные сведения, либо ведро похищено какой-то сверхъестественной силой без содействия людей. Таким образом, комиссией был вынесен вердикт, что обвинить кого-либо в халатности и небрежении обязанностями нет оснований, новое же ведро следует приобрести на средства из общественного фонда. Председатель комиссии заявил, что, по его мнению, начальство такой вердикт не одобрит и вернет документ для вторичного рассмотрения.

Взвод, на время отданный под начало старшине, был разбит на команды, изучавшие действие ручного пулемета.

– Пулемет выпустил две очереди и замолк. Что следует проверить в первую очередь, Трампингтон?

– Затвор… Снять магазин. Нажать, отвести затвор, опять нажать. Пулемет в порядке.

– Что упущено?

Хор голосов:

– Ударник!

Одинокий голос:

– Спусковой крючок.

Однажды ответив так, солдат этот попал в точку, когда все другие ответить не смогли, его похвалили. И с тех пор он повторял этот ответ, подобно игроку, в долгой череде проигрышей раз за разом упрямо ставящему на одну и ту же масть. Должна же когда-нибудь масть эта выиграть!

Старшина проигнорировал его ответ.

– Совершенно верно. Упущен ударник. Опять ты пальцем в небо, Трампингтон!

Была суббота. Занятия оканчивались в двенадцать. В отсутствие взводного командира они закруглились на десять минут раньше и, поспешно убрав всю амуницию, были готовы по первому сигналу горниста броситься в казармы. У Аластера была увольнительная до утренней переклички понедельника. Идти за вещами ему не было нужды – все необходимое он держал дома. Соня ждала его в машине возле будки охраны. Конец недели они предпочитали отмечать не выходами в свет, а валяясь в постели в доме, который снимали неподалеку.

– Я утром довольно успешно разобрался с ручным пулеметом, – сказал Аластер. – Всего одну ошибку сделал.

– Ты умница, милый.

– И ухитрился пропустить физподготовку.

До дома они добрались тоже на десять минут раньше, и в целом утро оказалось удачным. Теперь Аластер предвкушал полтора дня уединения и ленивого безделья.

– Я съездила за покупками в Уокинг, – сказала Соня, – и в доме полно всяких вкусностей и газет за неделю. В кино идет хороший фильм, можно посмотреть.

– Можно, – с сомнением произнес Аластер. – Там, наверно, будут толпы этих… солдат.

– Милый, я раньше никогда не слышала подобных слов. Считала, что их можно встретить только в тексте, в романах.

Аластер принял ванну и облачился в твид. (Именно ради возможности переодеться в штатское он и любил проводить выходные дома, в тепле и без всех этих военных вокруг.) Он выпил виски с содовой, наблюдая, как Соня готовит завтрак, состоявший из яичницы с колбасой и беконом и холодного пудинга с изюмом. После завтрака он закурил толстую сигару. Опять пошел снег, запорошив оконные переплеты и укрыв вид на поле для гольфа. В камине ярко горело пламя, и к чаю они нажарили пышек.