дни и ночи, но душа моя, как дорогой рояль, который заперт и ключ потерян.

Пауза.

У тебя беспокойный взгляд.

Тузенбах. Я не спал всю ночь. В моей жизни нет ничего такого страшного, что могло бы испугать меня, и только этот потерянный ключ терзает мою душу, не дает мне спать... Скажи мне что-нибудь.

Пауза.

Скажи мне что-нибудь.

Ирина. Что? Что? Кругом все так таинственно, старые деревья стоят, молчат... (Кладет голову ему на грудь.) Тузенбах. Скажи мне что-нибудь. Ирина. Что сказать? Что?

Тузенбах. Что-нибудь! Что-нибудь! (Хватает, себя за голову.) Ирина. Полно. Полно.

Пауза.

Тузенбах. Я точно первый раз в жизни вижу эти ели, клены, бе­резы, и все смотрит на меня с любопытством и ждет... Какие красивые де­ревья, и в сущности какая должна быть около них красивая жизнь!

Крик: «Ау! Гоп-гоп!»

Надо идти, уже пора... Вот дерево засохло, но все же оно вместе с другими качается от ветра. Так мне кажется, если я умру, то все же буду участво­вать в жизни, так или иначе.

Бродяги-музыканты, мужчина и девушка, играют на скрипке и арфе. Прощай, моя милая... (Целует руки.) Твои документы, что ты мне дала,

АМЕРИКАНСКОЕ ИЗДАНИЕ ПЬЕС ЧЕХОВА Нью-Йорк, 1956 Обложка

BF.S1 PLAYS BY

CHEKHOV

 

 

The Sea Gull Uncle Vanya The Three Sisters The Cherry Orchard

Translated and with an introduction by s i к к vо г NO

 

т н г. м о п г к v I I ь к к ^

лежат у меня на столе, под календарем... (Идет, на аллее останавли­вается.) Ирина! Ирина. Что?

Тузенбах. Я не пил сегодня кофе. Скажи, чтобы мне сварили. Быстро уходит. Ирина стоит задумавшись, выходят из дома Ольга, Вершинин-

и Анфиса.

Ольга. Наш сад, как проходной двор, через него п ходят и ездят- Няня, дай этим музыкантам что-нибудь. Пусть уходят.

Анфиса (подает музыкантам). Уходите с богом, сердечные.

Музыканты кланяются и уходят.

Горький народ. От сытости не заиграешь. (Ирине.) Здравствуй, Ариша! (Целует ее.) И-п, деточка, вот живу! Вот живу! В гимназии на казенной квартире, вместе с Олюшкой — определил господь мне на старости лет. Отродясь я, грешница, не жила так и отродясь не думала... Квартпра большая, казенная, и мне целая комнатка и кроватка. Проснусь ночью и — о господи, матерь божия, счастливей меня человека нет! Да и нету, и нету!

Вершинин. Сейчас уходим, Ольга Сергеевна. Мне пора.

Пауза.

Я желаю вам исего, всего... Где Мария Сергеевна? И р и н а. Она в саду где-то... Я пойду, поищу ее. Вершинин. Будьте добры. Я тороплюсь.

N у W YORK

Анфиса (кричит). Машенька, ау! (Уходит вместе с Ириной в глу­бину сада.) Ау!

Вершинин. Все имеет свой конец. Вот и мы расстаемся. Впрочем, как ни говори, все выходит не то... (Смотрит на часы.) Город давал нам что-то вроде обеда, городской голова говорил речь; я ел и слушал, а душой был здесь у вас... (Оглядывает сад.) Привык я к вам.

Ольга. Увидимся ли мы еще когда-нибудь?

Вершинин. Должно быть, нет.

Ольга. В городе завтра не будет уже ни одного военного; все станет воспоминанием и для нас начнется новая жизнь...

Пауза.

Я не хотела быть начальницей, и все-таки сделалась ею. Не по мне это... Послужу немного и, должно быть, уеду в Москву.

Вершинин. Где уж...

Пауза.

Жизнь идет по своим законам, а не по нашим. Да. Она представляется глу­хой, даже безнадежной, но все же, надо сознаться, она становится все яс­нее и легче, и похоже, очень похоже на то, что скоро она станет совсем светлой. Да. Прежде человечество было занято войной, заполняя все свое существование целиком походами, набегами, победами, теперь же все это отжило, оставив после себя громадное пустое место, которое пока нечем заполнить; человечество страстно ищет и, конечно, найдет. Ах, только бы поскорее! Поскорее бы к трудолюбию прибавить образование, а к об­разованию трудолюбие. (Смотрит на часы.) Мне пора.

Ольга. Вот она идет.

Маша входит.

Вершинин. Я пришел проститься.

Ольга отходит немного в сторону, чтобы не помешать прощанию.

Маша (смотрит ему в лицо). Прощай...

Продолжительный поцелуй.

Ольга. Будет! Будет!

Маша сильно рыдает.

Вершинин. Пиши мне!.. Не забывай! Пусти меня!.. Мне пора... Ольга Сергеевна, возьмите ее, мне уже пора... опоздал... (Растроганный, целует руки Ольге, потом еще раз обнимает Машу и быстро уходит.)

Ольга. Будет, Маша! Перестань, милая...

Входит Кулыгин.

Кулыгин (в смущении). Ничего, пусть поплачет, пусть... Хорошая моя Маша, добрая моя Маша... Ты моя жена, и я счастлив, что бы там ни было... Я не жалуюсь, не делаю тебе ни одного упрека... Вот и Оля свидетельница. Начнем жить опять по-старому, и я тебе ни одного сло­ва, ни намека.

Маша (сдерживая /щдатшя). Слава богу, слава нам. Туртукай взят и мы там... Я с ума схожу... Туртукай.

Ольга. Успокойся, Маша... Успокойся... Дай ей воды.

Маша. Я больше не плачу... Туртукай взят и мы там. Англичане на­пали... турки напали... Черт побери, я путаю. (Пьет воду.) Ничего мне не нужно... Я сейчас успокоюсь... Все равно... Туртукай взят и мы там. В голове путаются мысли.

Входит Ирина, слышно, как далеко на улице играют арфа и скрипка.

Ольга. Успокойся, Маша. Пойдем в комнату.

Маша. У меня прошло. Теперь ничего. (Улыбается.) Значит, судьбе так угодно, ничего не поделаешь... (Рыдает и тотчас же останавливает­ся.) Будет.

Слышен далекий выстрел.

Ирина (вздрагивает). Пойдемте в сад, вглубь, посидим вместе, молча...

Слышен далекий выстрел, входит Наташа.

Наташа (горничной). Что? С Бобиком посидит Протопопов, Михаил Иваныч, а Софочку пусть покатает Андрей Сергеевич. Столько хлопот с детьми... (Ирине.) Ирина, ты завтра уезжаешь, — такая жалость! Остань­ся еще хоть на неделькуШ к тебе привыкла и расстаться с тобой мне бу­дет тяжело. В твою комнату я велю переселить Андрея с его скрипкой — пусть там пилит! а в его комнату мы поместим Софочку. Дивный, слав­ный ребенок! Что за девчурка! Сегодня она посмотрела на меня так глаз­ками и «мама»! Значит, завтра я уже одна тут... (Легкий вздох.) Велю прежде всего срубить эту еловую аллею, потом вот этот клен... Он такой некрасивый... (Ирине.) Милая, совсем не к лицу тебе этот пояс... Это без­вкусица. Надо что-нибудь светленькое. И тут везде я велю понасажать цветочков, цветочков, и будет запах... (Строго.) Зачем здесь на скамье валяется вилка? (Проходя в дом, горничной.) Зачем валяется здесь вилка, я спрашиваю? (Кричит.) Молчать!