Чебутыкин (встает). Я, брат, завтра уезжаю, может, никогда не увидимся, так вот тебе мой совет. Знаешь, надень шапку, возьми в ру­ки палку и уходи. Уходи и иди, иди без оглядки. И чем дальше уйдешь, тем лучше.

Соленый проходит в глубине сцены с двумя офицерами; увидев Чебутыкина, он пово­рачивает к нему; офицеры идут дальше.

а он может ранить барона — вписано сверху (вместо зачеркнутого).

Солены й. Доктор, пора! Уже половина первого. (Здоровается с Андреем.)

Чебутыкин. Сейчас. Надоели вы мне все. (Андрею.) Если кто спросит меня, Андрюгаа, то скажешь, я сейчас. (Вздыхает.) Ох-хо-х...

Солены й. Он ахнуть не успел, как на него медведь насел. (Идет с ним.) Что вы кряхтите, старик?

Чебутыкин. Ну!

С'о л е н ы и. Как здоровье?

Ч е б у т ы к н н (сердито). Как масло коровье...

«ТРИ СЕСТРЫ» НА ПОЛЬСКОЙ СЦЕНЕ. (КАРТИНА ИЗ 1-ГО АКТА) Постановка Бронислава ДомОровского в театре им. Словацкого, Краков, 1949 г.

[Солены й. Старпк волнуется... Я его все-таки сейчас подстрелю, как вальдшнепа. (Пауза.) А он, мятежный, ищет бури, как будто в бурях есть покой. Черт [его] [меня]3 знает... Я не Соленый, а Мятежный в сущ­ности... (Уходит с Чебутыкиным.)

Слышны крики: «Гоп-гоп! Ау!» Андрей и Ферапонт]

Солены й. Старик волнуется напрасно. Я позволю себе немного, я только подстрелю его, как вальдшнепа.

Пауза.

Помните стихи? А он, мятежный, ищет бури, как будто в бурях есть покой...

Чебутыкин. Да. Он ахнуть не успел, как на него медведь насел... (Уходит с Соленым.)

Слышны крики: «Гоп-гоп! Ау!» Андрей и Ферапонт.

Ферапонт. Бумаги подписать...

а меня — вписано над зачеркнутым его и тоже зачеркнуто.

Андрей (нервно). Отстань от меня! Отстань! Умоляю! (Уходит с ко­лясочкой.)

Ферапонт. На то ведь и бумаги, чтоб их подписывать... (Уходит в глубину сцены.)

Входят Ирина и Тузенбах в соломенной шляпе; Кулыгин проходит через сцену, крича: «Ау! Маша, ау!»

Тузенбах. Это, кажется, единственный человек в городе, который рад, что уходят военные. Ирина. Это понятно.

Пауза.

Наш город опустеет теперь.

Тузенбах (поглядев на часы). Милая, я сейчас приду. Ирина. Куда ты?

Тузенбах. Мне нужно в город, затем... проводить товарищей. Ирина. Неправда... Николай, отчего ты такой рассеянный сегодня?

Пауза.

Что вчера произошло около театра?

Тузенбах (нетерпеливое движение). Через час я вернусь и опять буду с тобой! (Целует ей руки.) Ненаглядная моя. (Всматривается ей в лицо.) Уже пять лет прошло, как я люблю тебя, и все не могу привыкнуть, и ты кажешься мне все прекраснее. Какие прелестные, чудные волосы! Какие глаза! Я увезу тебя завтра, мы будем работать, будем богаты, меч­ты мои оживут. Ты будешь счастлива. Только вот одно, только одно: ты меня не любишь!

Ирина. Это не в моей власти. Я буду твоей женой, и верной, и по­корной, но любви нет, что же делать! (Плачет.) Я не любила ни разу в жизни. О, я так мечтала о любви, мечтаю уже давно, дни и ночи, но душа моя, как дорогой рояль, который заперт, и ключ потерян.

Пауза.

У тебя беспокойный взгляд.

Тузенбах. Я не спал всю ночь. В моей жизни нет ничего такого страшного, что могло бы испугать меня, и только этот потерянный ключ терзает мою душу, не дает мне спать... Скажи мне что-нибудь.

Пауза.

Скажи мне что-нибудь.

Ирина. Что? Что? Кругом все так таинственно, старые деревья стоят, молчат... (Кладет голову ему на грудь.) Тузенбах. Скажи мне что-нибудь. Ирина. Что сказать? Что? Тузенбах. Что-нибудь. Ирина. Полно! Полно!

Пауза.

Тузенбах. Какие пустяки, какие глупые мелочи иногда приоб­ретают в жизни значение, вдруг ни с того, ни с сего. По-прежнему смеешь­ся над ними, считаешь пустяками и все же идешь и чувствуешь, что у те­бя нет сил остановиться. О, не будем говорить об этом! Мне весело. Я точно первый раз в жизни вижу эти ели, клены, березы, и все смотрит на меня с любопытством и ждет. Какие красивые деревья, и в сущности какая должна быть около них красивая жизнь!

Крик: «Ау! Гоп-гоп!»

Надо идти, уже пора... Вот дерево засохло, но все же оно вместе с другими качается от ветра. Так, мне кажется, если я и умру, то все же буду участ-

РУМЫНСКОЕ ИЗДАНИЕ

ПЬЕС ЧЕХОВА ч

apcehov

ч

ТЕATRU

PESCAUU5UL UNCHIUL V Л NIА Т R Е I S И R О Н I LIVADA DE VISINI

С I > I Т V n A l> Е STAT PKNTRU I.ITKRATURA VI A ft Т А

"ЧрЗ^! К у.

вовать в жизни, так или иначе. Прощай, моя милая... (Целует руки.) Твои бумаги, что ты мне дала, лежат у меня на столе, под календарем...

Ирина. И я с тобой пойду...

Тузенбах (тревожно). Нет, нет! (Быстро идет, на аллее останав­ливается.) Ирина!

Ирина. Что?

Тузенбах (не зная, что сказать). Я не пил сегодня кофе. Скажешь, чтобы мне сварили...

Быстро уходит; Ирина стоит, задумавшись, потом уходит в глубину сцены и садится

на качели; входит Андрей с колясочкой, показывается Ферапонт.

Ферапонт. Андрей Сергенч, бумаги-то ведь не мои, а казенные. Не я пх выдумал...

Андрей. О, где оно, куда ушло мое прошлое, когда я был молод, весел, умен, когда я мечтал и мыслил изящно, когда и настоящее п буду­щее мое озарялись надеждой? Отчего мы, едва начавши жить, становимся скучны, серы, неинтересны, ленивы, равнодушны, бесполезны, несчаст­ны... Город наш существует уже двести лет, в нем сто тысяч жителей, и ни одного, который не был бы похож на других, нн одного подвижника ни в прошлом, ни в настоящем, ни одного ученого, ни одного художника, ни мало-мальски заметного человека, который возбуждал бы зависть, или страстное желание подражать ему... Только едят, пьют, спят, потом уми­рают; родятся другие и тоже едят, пьют, спят и, чтобы не отупеть от ску­ки, разнообразят жизнь свою гадкой сплетней, водкой, картами, сутяж­ничеством, и жены обманывают мужей, а мужья лгут, делают вид, что

6 Литературное наследство, т. 68

ничего не видят, ничего не слышат, и неотразимо пошлое влияние гнетет детей, — и искра божия гаснет в них, и они становятся такими же жалки­ми, похожими друг на друга мертвецами, как их отцы и матери... (Фера- понту сердито.) Что тебе?

Ферапонт. Чего? Бумаги подписать. Андрей. Надоел ты мне.

Ферапонт (подавая бумаги). Сейчас швейцар из казенной палаты сказывал... Будто, говорит, зимой в Петербурге мороз был в двести гра­дусов.

Андрей.