Император лишь хмыкнул, зашагав вперёд. Генарал, вернув руку за спину, проследовал сзади. А за ним хвостом не стал никто, кроме времени. Кроме хронологии живого мира, которая бесконечно спешила…

Каким бы странным историки это не назвали, но все последующие шестнадцать лет, что Империя, то и Евразия – провели в мире, покое. За это время не случилось ничего выдающегося; всё, чем занимался людской народ, это отстраивал свой континент и расширял границы мелких деревень. За это время успели появиться четыре основных города, и именно города, а не поселения или деревни. Вокруг самого большого, оставшегося столицей, раскинулись ещё три, немного меньшие по размерам, но вовсе не по заселённости. Вдоль ровных улиц, по которым ездили первые автомобили, расположились мощёные тротуары, по которым свободно передвигались люди. Это чувство: спешить куда-то среди своих собратьев и знать с уверенностью: любой твой поступок – тень твоей воли, и ничьей больше, невозможно было передать.

Большинство людей, ещё помнивших рабство – состарилось; сосуды их душ износились, запачкались морщинами, закостенели, покрылись пятнами, а волосы на видавших всякое головах поредели и поседели; их жизни не были сказкой. Собственно, и жизни у них долго не было… Улицы наводнили молодые юноши и девушки, а так же их пока лавирующие на грани преклонности и свежести мамы.

Вождь Евразии, а именно так прослыл в народе Джаин, сохранявший уважение и почтение на протяжении всех прошедших лет, наконец, решился на ответственный, неизбежный поступок. Осознавая свою неминуемую смерть, когда бы она за ним не явилась – он объявил имя приемника, которому вверит пост предводителя, и позаботился о том, что бы этого вождя, законно звали королём. Первым королём Евразийского государства, единственного Джаиного наследника – Артура. В свой двадцать первый год, узаконенный минимальным для короля, сын великого бунтаря унаследовал ношу постаревшего, седого, морщинистого отца. Своим наследнику подарком Джаин нарёк Белый дворец, самый первый настоящий дворец Евразии, в самом её центре. Шесть этажей облицованных белым мрамором, с крытым крыльцом, опёртым на колоны, балконом на верхнем этаже, похожим на клюв гордого орла, с резными окнами, лепниной на гранях каждой внешней стены, которая на крыше продолжала и развивала птичий орнамент. На ровных, матовых, чистых белых стенах не замечалось ни то что царапинки или трещины, а даже шва мраморных плит, белых, и словно мягких на ощупь. Изнутри же,  все опоры потолков украшались картинами тех, кто пристрастился к художеству; свет, где он мешал, перебивали роскошные портьеры, а на полах незамысловатые узоры образовывал дощатый настил, и лишь в множествах покоев дворца ступать можно было по тёмному паркету, или ковру поверх него. В этом архитектурном шедевре, в самом его центре, располагался тронный зал – по старой традиции, на верхнем этаже. Как и в императорском – в этом зале у дальней стены стоял широкий буковый стол, чей тёплый оттенок беж мирно сливался со светлыми стенами. Далее, подлокотниками почти трогая стол – на подвижной основе высился Евразийский трон; сидение изящное, богатое, и удивительное. Каркас его был выполнен из малахита, о чём говорил изумрудно-чёрный узор. Его замысловатый рисунок нигде ни разу не прерывался, основу полировали до блеска, и пусть он не играл радугой, как Вэнтэров хрусталь – имел удивительной красы глянцевую основу. Его спинку, сидение и подлокотники оторачивал бархат, такой же мягкий и приятный, как пустынный песок. Сидеть на нём составляло одно удовольствие, а если опереться на мягкие подлокотники и откинуться в спинку, не трудно было заснуть, дрейфуя между стенами на шести колёсиках… такой престол больше походил на дорогой офисный стул, но именно на малахитовой перине восседал новый король.

Артур считался достойным сыном своего отца. Он со всей самоотдачей бился о государственные дела, старался не прибегать к чужой помощи, любой совет обдумывал сам, а всё из мечты юности – превзойти великого отца. Артур вырос светлым мальчиком, и это применялось к любой грани его персоны. У него были светлые, отдававшие пшеном волосы, едва касавшиеся плеч, светлая тонкая кожа, глаза, словно заключившие в себе малахитовые кольца, с изумрудной радужкой и чёрным зрачком; именно глядя в них, любящий отец решился с базой трона, и именно с его кожи взял белый цвет дворца. Одежды короля всегда выглядели опрятно; он предпочитал зелёные одеяния, украшенные росписями сочных цветов и множеством пуговиц; его стесняла собственная щуплость, он прятал её под свободными орнатами. Редко его можно было встретить без длинных рукавов, бивших в пол брюк и воротников типа стоечки. В типичном для него «мундире», король, что обучался ремеслу у легендарного революционера – изучал сводки новостей родной Евразии. Новый глава управления позволил себе передышку, и на троне развернулся к широким окнам – начинавшимся с пола и тянувшимся до потолка. Из всех пяти идеально чистых рам, только средняя – выводила на балкон. Несмотря на хорошую, тёплую погоду, окна и двери в зале были закрыты, а Артур, хоть и хотел выйти на балкон – не решался.

Тоскливую тишину прервала открывшаяся дверь; в отличие от имперских двух, в этом зале, она была одинока. Развернув трон в строну звука, Артур услышал слова вошедшего человека:

– Простите, вас желает увидеть Джаин.

Опустив глаза вниз и прикрыв ладонями нос – король, дрожащим голосом, нерешительно спросил:

– Ему, стало лучше? – распущенные волосы долженствовали вытягивать круглое лицо, но не выходило.

– Боюсь, наоборот. Он сказал, что желает проститься со своим первенцем…– отводя взгляд, тихо ответил паренёк. Его внешность не могла оставить без удивления, хотя бы потому, что его волосы, ровно свисавшие локонами – выкрашивал тёмно-синий цвет, игравший на свету голубыми переливами. Его глубокие глаза, слегка прикрытые волосами, поражали простотой и спокойствием, а унылое острое лицо – не выказывало эмоций. Вся его внешность поражала остротой, и такими же являлись его манеры. Рост этого человека немного превосходил средний; он мог бы видеть макушку стоявшего короля.

Артур, нерешительно поднимаясь с трона, нехотя зашагал к выходу. Тоска и в его взгляде и на его лице не покидали юношу до самых покоев Джаина, где он встретил отца. Первейший автономный человек до самого своего конца прожил в том доме, который возвёл собственными руками, хотя ничего ему не стоило перебраться во дворец, подобный тому, что он даровал сыну. Повстанец благородно жил, благородно бился, и благородно погибал. Он отлёживался в своей спальне, под тонким одеялом. Хоть его срок ещё не иссяк, и он не провёл под небом даже половину сотни лет, постоянные переживания, вечный недосып и тяжёлая работа – расписали его морщинами, истощили, похитили здоровый цвет кожи и волос… его организм не выдержал нагрузок. Видом своим, Джаин уподобился глубокому старцу, с жидкой бородёнкой, которую трудно было сбривать из-за глубоких складок на лице. Рядом с революционером долг его подвигам отдавали только два человека – товарищ по несчастью Герд, и заплаканная Марина, уже не самая молодая женщина. Но, несмотря на мелкие морщины, наполненные горем глаза и опухшее от слёз лицо, она по-прежнему оставалась красивой и женственной матерью.

– Я прожил долгую, хорошую жизнь, – хрипло произнёс отец, друг, любящий и любимый первый мужчина, когда к окружению присоединился сын. – Я делал всё, что было в моих силах, ради людского блага, – продолжил он, и слёзы навернулись на глаза короля, хотя он всеми силами сдерживался. – Теперь, эта ноша – всецело твоя, – замолчал великий бунтарь, глядя сыну в самые глаза. По правую руку революционера скорбно молчал Герд, молодой гладковыбритый паренёк