— От этого мы отделались, — обрадованно сказал полковник.

Казалось, они оба, полковник и майор, вздохнули с облегчением. Их беспокоил лишь возможный донос англичанина командованию отдела по ведению психологической войны. Им было далеко не безразлично, как в верхах будут судить о деятельности радиостанции «1212». Для такого человека, как Шонесси, операция «Анни» была слишком многообещающей, поэтому он не был заинтересован в ее отмене сверху. Майор ходил мрачным и несколько раз порывался поехать в Париж вслед за британцем. Однако полковник оставил его здесь. В Париж с толстым пакетом был послан Вальтер Шель.

На вилле становилось все более неуютно. Меня и Алессандро мадам Бишет время от времени подкармливала тонкими блинчиками. То и дело выли сирены. Немецкие самолеты появлялись часто и неравномерно. Разрывы бомб, казалось, приближались все ближе и ближе к складам горючего.

Увеличился поток раненых. Их отправляли в тыл вместе с беженцами. Дальнобойные орудия противника по ночам покидали свои укрытия и осыпали нас снарядами. Жители Люксембурга скитались по убежищам.

Американским солдатам было строго запрещено посещать общественные питейные заведения, так как под впечатлением паники у местных жителей росли антиамериканские настроения. А ведь три месяца назад этот город встречал нас с распростертыми объятиями! Стремление американского командования вывести свои войска из-под удара воспринималось населением как предательство и измена.

После обеда оба югослава затащили меня в свою комнатушку и объявили, что не намерены сидеть здесь сложа руки. Они решили уйти в лес к французским маки. У них не было оружия, и они надеялись на меня: ведь я чех и могу понять их намерения.

Отговаривать было бессмысленно. Результаты переговоров с французскими генералами пока держались в секрете, и я, разумеется, ничего не мог сообщить югославам об этом. Одному из югославов я отдал свой пистолет, который не числился за мной, и пообещал к утру достать оружие и для другого. Мне все же удалось убедить их подождать еще сутки. Я надеялся, что к тому времени придут вести с Южного фронта и станет ясно, будет или нет двенадцатая группа армий удерживать Люксембург.

Никогда в жизни у меня не было такого душевного состояния. Мне невыносимо было бездействие. Когда же я обратился к полковнику с просьбой послать меня с одной из частей на север, он лишь посмеялся надо мной.

Настроение Шонесси с каждым днем ухудшалось. Мы знали, что на Рождество он рассчитывал оказаться в Париже, но теперь все его планы рухнули. В десять вечера полковник сообщил нам, что союзникам не удалось уговорить французских генералов «сократить» Южный фронт, то есть не удалось уговорить французов оставить освобожденные районы Эльзаса и Саара. Значит, Люксембург нужно во что бы то ни стало удерживать!

В ночь на 21 декабря на вилле появился один из офицеров и попросил меня пройти в комнату для подслушивания. Офицер был бледен как полотно.

Из приемника доносилась приглушенная французская речь. Это работал новый, еще не зарегистрированный нами передатчик. Работал он на средних волнах, и, следовательно, его передачи можно было ловить обычным приемником и, возможно, даже самым примитивным детектором.

Голос из приемника звучал властно и твердо: «…Германская военная машина снова пришла в действие! Спасайтесь от мести эсэсовцев! Всех, кто помогал англо-американцам, ждет военный трибунал!.. Внимание! Внимание! Жители Сен-Юбера, немецкие войска наступают из Теннвиля. Единственная дорога, по которой вы можете покинуть город, ведет в Феконь…»

За моей спиной скрипнула дверь. Это вошел Шонесси. На нем был турецкий халат, полурасстегнутый на груди. Из-за спины майора выглядывал Алессандро Блюм.

Передатчик повторил свое предупреждение, затем последовал грохочущий марш.

Это работали немцы. Они явно выгоняли бельгийцев на улицу, рассчитывая запугать эсэсовцами. Жители городка могли в панике броситься по дороге, по которой передвигались американские войска, и таким образом помешали бы их продвижению. Все это было придумано чертовски умно, но прежде всего — эффектно!

Шонесси направился к выходу:

— Подслушивать всю ночь и все детально фиксировать! Возможно, шельмы научились у нашего британца. А может быть, это даже его собственный передатчик, кто знает…

Последние слова он сказал с усмешкой и уже на ходу. Разумеется, Шонесси и сам не верил тому, что говорил. Но от его слов мороз пошел по коже. Ведь с тех пор как исчез британец, не прошло и двадцати четырех часов…

Решение не бросать на произвол судьбы Саар и Эльзас сразу подняло настроение жителей Люксембурга. Они воочию убеждались, что воинские части не отводятся на запад, а штабные лимузины оливкового цвета стоят у здания люксембургского стального треста. Последнее обстоятельство успокоило жителей больше всего.

Продвижение Мантейфеля и Дитриха в Арденнах еще не было остановлено. Катастрофа на севере все еще не была ликвидирована. Только американская сто первая авиадесантная дивизия в Бастонье держалась с удивительным мужеством, перерезав главную гитлеровскую артерию, питающую их наступление.

Слабым местом союзников была нехватка бензина. Все чаще и чаще американские танкисты получали приказы продвигаться, пока хватит горючего, а затем закапывать машины в землю. Однако это вовсе не мешало американским солдатам продавать бензин бельгийцам или французам, которые рассчитывались золотом.

Полковник Макдугал бушевал, генерал Зиберт издавал многочисленные приказы, придумывая всевозможные чудовищные наказания за хищение горючего, но это мало помогало. Больше того, одного ретивого капитана, который за воровство бензина отдал своих водителей под суд военного трибунала, в ночь на 23 декабря в городском парке избили до полусмерти.

Командиры ремонтных мастерских пытались было бороться с хищением горючего, но натолкнулись на такое сопротивление, что вынуждены были понемногу уступить, чтобы полностью не потерять своего авторитета среди подчиненных.

Дезертирство принимало порой самые удивительные формы. Так, например, один капрал из моего подразделения явился в лазарет и заявил, что у него расстроены нервы. Таких «больных», как он, набралось двадцать три человека, все они требовали отправить их в тыл. Один унтер-офицер и трое солдат пятеро суток отсиживались в крестьянском доме на французско-люксембургской границе якобы из-за того, что у них что-то случилось с машиной.

На улице Брассер дел было не ахти как много. Днем я собирал документацию, читал доклады ОКВ, слушал солдатский радиопередатчик «Кале» или же допрашивал пленных. При этом я заметил, что солдатам из армии Рундштедта в большинстве перевалило за сорок, а то и за пятьдесят. Ганс Хабе в своих листовках называл их не иначе, как «старики гренадеры». Среди них было много физически неполноценных, штрафников и даже целое подразделение так называемых политически неблагонадежных.

Днем перед Рождеством я ехал по улице. Перед одним из домов стоял приземистый «ситроен», на ветровом стекле которого был нарисован красный крест. Коренастый мужчина копался в моторе. Услышав шум моего автомобиля, он вышел на середину дороги и стал мне что-то объяснять на ломаном английском языке. Я обратился к нему по-французски.