— Пять-пять. — Он улыбается.

— Я не слепой, — отзываюсь я.

Я проиграл уже три шиллинга. Кит выкидывает пять-пять, пять-три, шесть-два и два-три, половину проигрывая, а половину выигрывая. Вот только я поставил не на те броски, и все мои победы оборачиваются поражениями. Я начинаю забывать, что эта игра часть моей работы, что я должен выуживать из Кита сведения. Я забываю, что я на работе. Кит пододвигает ко мне кружку, и я принимаю ее, хотя во время работы не пью никогда.

Мой черед бросать. Шесть-шесть, я выигрываю, но Кит отказывается делать ставку, так что я остаюсь без выигрыша.

— Где ты научился так хорошо играть? — вопрос неосторожный, но вся моя осторожность уже свалена в кучу на столе. У меня нет времени на околичности.

— В кости или на сцене?

— Ты знаешь, о чем я.

Кит смотрит на меня из-за кружки, потом аккуратно ставит ее на стол.

— У той семьи в Плимуте, где я служил, был сын моего возраста, и мы были друзьями. Ричард, так его зовут, однажды пригласил меня в дом на ужин. Его отец меня, конечно, знал, но плохо, а за пределами конюшни и вовсе не видал. Но потом он сказал, что я произвел на него впечатление, и через неделю снова пригласил меня на ужин. Примерно через месяц он предложил мне посещать занятия вместе с Ричардом.

— Нечасто такое случается. Думаю, мало кто из конюхов может этим похвастаться.

— Да, мне повезло, — признает Кит. — Отец Ричарда считал, что умные люди встречаются везде, а его долг — им помогать. Я выучил арифметику, французский, немного латынь, философию и географию. Но лучше всего были книги, пьесы и стихи, которые мы читали. Отец Ричарда покупал их в печатнях в Лондоне, и я — мы — проводили многие часы за чтением. В саду, у огня, везде. Эти истории, эти слова… они для меня очень важны. До сих пор.

Я киваю, потому что понимаю. Я любил слова и ненавидел их, но никогда не бывал к ним безразличен. Последние несколько лет я их боялся, потому что они могли наделить жизнью мои чувства. То, чему проще оставаться безымянным.

— В конце каждой недели отец Ричарда велел нам рассказывать то, что мы выучили, — продолжает Кит. — У меня хорошо получалось, и я вбил себе в голову, что могу этим заработать. Поэтому я здесь. Твой ход.

Я жду, что он сделает ставку, но он снова качает головой.

— Ты знаешь, что я проиграю, еще до броска. Как?

— Вероятности. Простая математика. Ладно, не простая. Но математика.

Я мрачно смотрю на него и выбрасываю один-два. Очередной проигрыш, очередной пенни летит на стол. Это дрова на неделю или стирка на две. Так я проиграю всю игру, и тогда мне придется есть черствый хлеб и твердый сыр, пока я не получу деньги от Кэри. Я поднимаю глаза. Кит внимательно смотрит на меня.

— Давай-ка поднимем ставки, — предлагает он. Мне это не нравится. Я складываю руки на груди, раскачиваюсь на стуле и изображаю безразличие.

— Ну?

— Я думаю, что проигравший должен лишиться не просто горстки монет. Поставить нужно что-то по-настоящему серьезное.

Я колеблюсь. Я не знаю, что хуже потери денег, и Кит кажется мне недостаточно хитрым, чтобы хотя бы предложить такое. Но вопреки самому себе и несмотря на все те вещи, которых мне никак нельзя лишиться, я заинтригован.

— Дай догадаюсь. Ты хочешь дуэли? Драки? Ночного заплыва через Темзу?

— Я думал про поцелуй.

Мой стул с грохотом опускается на все четыре ножки.

— Победитель решает, кого поцелует проигравший, — невозмутимо продолжает Кит. — Кого угодно, когда угодно, где угодно. Если я выиграю, а потом прямо во время репетиции решу, что ты должен поцеловать Шекспира, ты это сделаешь. Без вопросов.

— Куда?

— Я же сказал, без вопросов.

— Я имею в виду, куда целовать.

Кит улыбается, и я удивляюсь в который раз за вечер. Улыбка широкая, сияющая. Один из передних зубов чуть скошен внутрь, и Кит из-за этого кажется диковатым.

— В губы, разумеется.

Я раздраженно и заинтересованно фыркаю:

— Тогда готовься целовать Бёрбеджа.

В результате я проигрываю.

Я еще никого не убивала.

В Ланхерне держали скот, кур, гусей и каплунов. Если кого-то требовалось забить, наша старая кухарка Венна выходила во двор, надев поверх муслинового платья потертый кожаный фартук и придав липу сконфуженное выражение.

Она подходила к птице, которую ждала печальная судьба, хватала ее, клала на пень, служивший эшафотом, и одним ударом большого ножа обезглавливала, прежде чем птица успевала хотя бы пискнуть. Все это казалось довольно простым, особенно с моего места в амбаре, откуда я подглядывала — футов с двадцати, не меньше. Даже крови обычно бывало немного. Просто, чисто и тихо.

Куры передо мной совсем не такие тихие.

— Существует пять принципов обращения с клинковым оружием, — говорит Том Первый.

Мы стоим у дощатого забора в Спитафилдсе, за которым топчутся и квохчут на грязном дворе несколько десятков куриц. Еще рано, нет и девяти, и небо кажется прозрачным и хрупким.

— Не получать ран. Быть к ним готовым. Все является целью. Клинок должен двигаться. И не спешите умирать.

— Куры меня вряд ли убьют, — замечаю я.

— Сегодня они не куры. Это королевская стража. На случай, если до этого дойдет, вы должны суметь отбиться и убежать. Вперед.

Он протягивает мне кинжал, который называет ронделем, рукоятью вперед. Стальной цилиндрический клинок имеет в длину около фута, а к острию сходится в иглу. Я беру его, стараясь не нарушить второй принцип «быть готовым к ранам», и проскальзываю в дыру в заборе. Нога тонет в грязи, куры воняют хуже, чем вода в Темзе. Том Первый, разодетый в свое лучшее воскресное платье, в бархат, кружева и кожу, за мной не спешит.

Куры кудахчут и суетятся у моих ног. Если я отталкиваю одну носком сапога, ее место сразу занимают две других. Они меня совсем не боятся — возможно, так проще будет их убить? Они поднимают страшный шум, но вокруг только поля, фермы и скот, нас никто не может услышать. К тому же ферма принадлежит другу Тома, так что он все равно не возражал бы, даже если бы не ушел в церковь. Предполагается, что там должна быть и я, как и Том Первый, но Кейтсби хотел, чтобы я как можно скорее получила наставления в искусстве войны.

— Принимайте стойку, — велит Том Первый. — Это основа, которая позволит вам маневрировать и наступать. Передняя стойка лучше всех. Левую ногу вперед, вес равномерно распределен между обеими ногами, колено передней ноги слегка согнуто. Подбородок вниз, чтобы прикрыть горло. Вооруженную руку отведите назад, невооруженную, которой будете парировать удары, вперед. — Пауза. — Нет, не так.