Они расстелили передо мной карту страны и объяснили, какую птицу можно встретить в каких местах. Это был важный урок, потому что я и сегодня не особенно различаю птиц по виду, зато хорошо знаю, где их можно наблюдать и показывать. Некоторые из этих мест — вроде заповедника Хула — известны всем, но я знаю определенные места под самым Иерусалимом, где можно увидеть орлов на ночлеге, а также одно ущелье в горах Гильбоа, где ночуют аисты. И еще одно маленькое ущелье, где они живут круглый год, и место в Иудейской пустыне, где хищные птицы собираются только на короткий отдых. И был у меня один знакомый филин — единственная птица, вызывающая у меня подлинную симпатию, — которого я постоянно навещал, с тех самых пор, как увидел его впервые, а сегодня уже показываю своим туристам его потомков. И еще у меня есть для показа одинокое маленькое озерко, вокруг которого водятся разного рода утки, кормораны, кряквы и лысухи, белые и серые цапли, черные аисты, ходулочники и чибисы. Вот так — имена я помню, да не всегда могу правильно соединить их с самими птицами.

2

Прошло несколько месяцев. В назначенный день я поехал на арендованном минибусе в хайфский порт, встретить богатую туристку из Америки и ее приятелей, английских птицелюбов. В воздухе кружили чайки, и огромные стаи голубей то взлетали, то возвращались на крыши окрестных элеваторов.

Мои клиенты спустились с парохода, прибывшего из Пирея. Лиора Киршенбаум назвала меня «дарлинг», наклонилась, поцеловала в щеку и представила приехавшим: маленькой спокойной компании, источавшей приятные запахи и состоявшей из четырех сгоревших на солнце носов, защищенных — немного поздновато — светлыми соломенными шляпами. Четыре бинокля висят на четырех впалых грудях, четыре плоские маленькие фляжки в кожаных футлярах спрятаны в четыре задних кармана. Все немного в подпитии.

Мы выехали из порта на север и уже в городе начали различать стрижей и ласточек. Потом дорога пошла в гору. Хотя меня не просили, а может, от смущения и привычки, я пытался рассказать им несколько обычных экскурсоводческих баек: об Илье-пророке на горе Кармель, о крестоносцах и Наполеоне в Акко, о пурпурной улитке и изобретении стекла.[29]Но один из них, маленький блондин с острым, твердо торчащим из шеи кадыком тотчас перебил меня и сказал, что они не хотят слушать этот «holy garbage», так он выразился, эту набожную дребедень, которой экскурсоводы пичкают туристов на Святой земле.

— Мы приехали смотреть на птиц, мистер Мендельсон, — сказал он, — и лучше сразу же прояснить это обстоятельство, чтобы наше путешествие прошло наилучшим образом.

И их путешествие действительно прошло наилучшим образом. Организация, еда, места ночлега, арендованный минибус — ни в чем не было сбоя. Птицы тоже не подкачали. Аист знал, куда лететь, стриж знал, когда прилететь, и большие стаи хищных птиц тоже явились и пронеслись, как по приказу. Мои новые клиенты были довольны. Особенно возбудило их мягкое курлыканье, доносившееся с неизвестного направления и расстояния. Было после полудня, мы ели бутерброды на краю большого поля в долине Бейт-Шеан, и вдруг все четверо подняли глаза. Их взгляды обводили небо, но выражение лиц говорило, что они не присматриваются, а прислушиваются.

— Что вы ищете? — спросил я.

Маленький вспыльчивый блондин показал рукой нетерпеливое «Тихо!» и через полминуты такого вслушивания поднес к глазам бинокль и произнес: «Один час, тридцать градусов». Его товарищи тоже посмотрели в бинокли, и один сказал: «The scouts». Разведчики.

— Это журавли, Яир, — шепнула мне Лиора, ее рот — до чего приятно — совсем близко к моему уху. — Послушай. У них голос нежный и тихий, но слышно его далеко.

Я прислушался — курлыканье милой беседы, — а потом увидел тоже: три большие птицы, с длинными ногами и вытянутыми шеями.

— Я думал, что они летают большими стаями, — сказал я.

— Разведчики, — сказал маленький блондин, — летят впереди большой стаи. Они найдут хорошее место для стоянки, сядут там, а потом с земли будут вести к ней своих товарищей.

— Солнце скоро зайдет, — заметил я.

— Журавли летают и ночью.

Аист, пеликан, хищные птицы — все они парят в воздухе, так объяснил он мне потом. Солнце согревает почву, почва согревает воздух, теплый воздух поднимается вверх, и с его помощью птицы тоже поднимаются вверх и затем парят или планируют. Поэтому они летают только днем и только над сушей. А журавль — единственная большая птица, которая может и парить, и лететь, загребая воздух крыльями, и Черное море, которое аист огибает за несколько дней своего парения и планирования, журавль пересекает за одну ночь полета.

В ту ночь мы ночевали в кибуце в долине Бейт-Шеан. Кстати, много лет спустя я узнал, что это был кибуц Зоар, моей будущей невестки, а человек, который сдавал нам комнаты, высокий и плотный, доброжелательный и очень услужливый парень, был один из трех ее братьев. Иногда я размышляю над вопросом: что бы произошло, если бы комнатами занималась она или я бы не сидел со своими гостями на траве, а пошел погулять по кибуцу и встретил ее на дорожке — я бы мог предостеречь ее от брака с Биньямином. Но в тот вечер я просидел со своими английскими птицелюбами на лужайке до позднего часа, и в результате моя жизнь пошла своим нынешним путем.

Взошла полная луна. Эти четверо то и дело поддавал и и травили истории, которые очень смешили их самих и Лиору. Я завидовал им. Их свобода и естественность говорили о душевном спокойствии и той финансовой беспечности, которая дается не наследством, а наследственностью.

Маленький блондин с большим кадыком уговаривал меня присоединиться к их пьянке. Я отказался. Сказал, что не привык, что никогда не пил крепких напитков и даже от вина воздерживаюсь почти полностью. Но блондин не отставал: «Пришло время начать. Выпей одним глотком. Это хорошее ирландское виски».

То ли из-за присутствия Лиоры, то ли доверившись его словам, я залпом опорожнил стакан, который он поднес к моим губам. Это ли чувствовала моя мать, когда глотала свою ежедневную рюмку бренди? Огненный змей обвился вокруг моего горла. Лошадь лягнула меня изнутри лба. Я хотел отойти подальше, вдохнуть воздух и прийти в себя, но моему телу не удалось подняться. Я отполз вбок на четвереньках. Все засмеялись, а Лиора подошла — в глазах у нее было сострадание, но в углах губ затаилась улыбка.

— Мне очень жаль, — сказала она. — Он не ожидал, что это на тебя так подействует.

Я боялся открыть рот, чтобы не вырвать или потерять сознание. Я лишь раздраженно двинул рукой, что должно было означать: «Отстань от меня!» Потом мне все-таки удалось подняться и сделать несколько шагов, покачиваясь и с трудом одолевая тошноту. Лиора последовала за мной, помогла мне лечь, буквально-таки уложила меня на траву, села рядом и положила мой затылок к себе на колени так, чтобы моя голова оказалась чуть запрокинутой назад.