litbaza книги онлайнКлассикаСемь Чудес Рая - Роман Воронов

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
Перейти на страницу:
покинуть Экскалибур, выдав при этом ноту благозвучную и чистую, как вздох облегчения воришки, сознавшегося в краже по собственному почину.

Я проснулся обновленным. Наваливающийся день не вызывал преждевременных треволнений, и урок верховой езды, а также упражнения с копьем прошли великолепно, если не считать нескольких болезненных падений и сломанного турнирного копья, вонзенного от чрезмерного усердия и неопытности не в мишень, а в дубовый столб, удерживающий ее. При этом привычка поискать и, главное, тут же найти виновного в случившемся на сей раз не сработала. Осознав произошедшее как собственную нерадивость и неумение, я посчитал день прожитым не зря и стал дожидаться ночи.

Дудочник был тут как тут, стоило мне закрыть глаза.

– Приветствую тебя, идущий по пути Артура, – торжественно произнес он и, если бы не его раннее признание о собственной безэмоциональности, я подумал бы, что дудочник издевается. Дудка о семи отверстиях уже находилась в моих руках, и два канала ее были свободны, чему подтверждением служило приятно вырывающееся из них божественное дыхание.

– Полная гармония, – удовлетворенно произнес мой пучеглазый товарищ.

Я не стал пробовать оторвать следующий, безымянный, палец самостоятельно, понимая всю тщету этого действия, а посему просто спросил:

– Что его блокирует?

– Быть без названия тому, кто, обессилев, сдался, – продекламировал дудочник.

– Безымянный, потому что бессильный? – удивился я.

Синеглазое существо сунуло мне под нос трехпалую лапу:

– Что напоминает?

Мне захотелось ответить «забор», но, сам не зная почему, я сказал:

– Отец, Сын и Дух святой.

Дудочник удовлетворено кивнул головой и колбасообразным «сыном» дотронулся до моего указательного пальца:

– Эго.

Затем он переместился на средний:

– Абсолют.

После очередь дошла до большого пальца:

– Ты сам, между тобой и абсолютом – эго.

Дудочник переместил взор огромных глаз на мой мизинец:

– Антимир.

Я подхватил предложенную мне формулу:

– А между абсолютом и антимиром…

– То, чему нет названия, – закончил дудочник. – Страхом рожденное бессилие, инертность, бездействие, антипод нейтральности.

Он поддел мой безымянный палец, и на свободу вырвался пронзительный звук, напоминающий несколько нот из трелей соловья, объявляющего о начале лета. Секунда, и это мгновение счастья прекратилось, синеокий убрал руку.

– Когда воин убоялся противника, страх выходит из него с потом, прихватив заодно и волю. Бой проигран до начала схватки. Страх перед Богом превращает веру в подчинение и забирает крылья, коими истинный верующий возносится.

Сказанное представилось мне близким тому, о чем думал я, глядя на полыхающие костры инквизиции и лживые глаза храмовников, прячущих под рясами блудливые тела и прогнившие души. Безымянный палец поднялся сам со своего седла, и весенний птах зазвучал с новой силой.

– Дорогу осилит идущий, – прошелестел в моей голове голос дудочника. – Поговорим о правом мизинце.

Я вздрогнул:

– Антимир?

– И с правой стороны, – добавил мой ставший вдруг серьезным собеседник.

Мой мизинец не просто лежал на дудке – его втянуло в отверстие, вжало, всосало. Будь все происходящее не во сне, а наяву, думаю, такая его деформация вызвала бы болевые ощущения.

– Открыть этот канал будет непросто, – произнес я.

– Ты прав, – откликнулся пучеглазый, – злоба, обида и недоверие удерживают мизинец.

– Какой же узник удостоился столь внушительной охраны? – скривившись, спросил я.

– Любовь, – как всегда коротко ответил дудочник и тремя своими белыми «червяками» аккуратно приподнял мой палец.

Райская мелодия (по-другому не сказать) неторопливо выплыла из Экскалибура, но, едва коснувшись моего сердца, исчезла – посредник не мог слишком долго терпеть подобные энергозатраты. Об участии мизинца именно на правой стороне я догадался сам – меч злобы наносит удар правой рукой, правой же ладонью рождается пощечина обиды, правой ногой, выставленной вперед, ваяется поза недоверия.

Райская музыка вновь коснулась моих ушей, синие глазищи поблекли, дрогнули и наконец растворились вовсе – я провалился в сон.

Новый день прошел абсолютно лишенным беспокойства и суеты по поводу грядущей минуты, очередного события или возможного препятствия на пути. Я ни разу не позволил себе возвышающего дурномыслия в отношении окружавших меня людей и действий, отчего лохматая дворняга, порвавшая с испуга мне штанину, получила вместо полагающегося в таких случаях пинка краюшку хлеба. Возбужденность духа также сохранялась на столь высоком уровне, что, не присев ни единожды, я был энергичен до самого вечера, посылая искреннюю любовь всему вокруг через поры, открытые прощением обид, измельчением злобы и полным растворением недоверия миру.

В состоянии, близком к нирване, я коснулся щекой своего соломенного ложа, полный надежд на встречу с трехпалым другом, и он не разочаровал меня своим отсутствием.

Дудочник светился каким-то усиленным сиянием и был сейчас белее белого; неизменным оставался только сложный цвет его выпуклых глаз.

– Совсем другое дело, – вместо приветствия сказал он.

– Да уж, – ответил я, – мчаться на противника с открытым забралом и не чувствовать веса доспехов – только я, конь и копье, едина плоть и сталь.

– Сложно найти достойного оппонента при таком состоянии сознания? – поинтересовался дудочник, наверняка зная мой ответ.

– Невозможно, – подтвердил я, купаясь в полном удовольствии в сиянии собственных лат.

– Тогда сердечное эго не станет для тебя препятствием, – насмешливые нотки (неужели такое возможно у посредника) послышались в голосе синеглазого.

Казалось, левый указательный палец даже не касается отверстия на Экскалибуре, но… все повторилось: он был неподъемным.

– Изоляция, – со знанием дела промолвил ночной собеседник.

– Изоляция чего? – мое радостное возбуждение, обряженное в спесь, понемногу начало сползать на седло, затем на конский круп и, наконец, бесформенной массой с характерным звуком упало ему под хвост.

– Изоляция самого себя от мира, – дудочник сверлил меня, как рыбак лед, в попытках скорее согреться, чем начать лов. – Сие есть убийство творчества в себе. Художник запирается в мастерской и пишет шедевр, но, не получая подтверждения, заливает холст краской. Писатель, сломав глаза и спину, рождает истину в словах, но, не выпустив ее из своих рук, сжигает ее этими же руками; скульптор…

– Я понял, – перебил я своего странного учителя.

– Тогда слушай, – и он приподнял мой палец.

Из дудки полилась мелодия столь знакомая, что вспомнить ее было невозможно. Она несла в себе детский плач, скрип колыбели, крик ночной птицы, шорох спелых пшеничных колосьев, хруст откусываемого яблока, стоны роженицы, последний вздох умирающего, шепот южного ветра и еще голоса, голоса, голоса.

– Слышишь? – спросил пучеглазый.

– Что это? – прошептал я.

– Это жизнь, – ответил загадочный посетитель моих снов. – Вот чего лишаешь себя через изоляцию.

– Но это… преступно! – воскликнул я, вспоминая (дудочник уже отпустил мой мизинец) чудесную музыку вселенского бытия.

– Раз ты осознал это, друг мой, подними палец сам.

И вновь восхищение формой и цветом, переданное звуком, наполнило меня целиком, погрузив сознание в океан Вселенной, сотворенной абсолютом.

1 ... 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
Перейти на страницу:

Комментарии
Минимальная длина комментария - 20 знаков. Уважайте себя и других!
Комментариев еще нет. Хотите быть первым?