Впервые об этом слышу, и меня переполняет необъяснимая тревога.

– Жесть, – отвечает он с недовольным видом. – Как будто у нас мало женщин в доме.

Братья Маллеты ссорятся все это время, и в какой-то момент Энсон Чои с Беном пытаются их разнять, одновременно споря о музыкальном тоне. В итоге Джона Григгс кричит:

– Это дурдом какой-то! Я больше сюда не приду.

В кои-то веки я с ним согласна.

Снаружи городские девчонки все еще торчат у входа, и, пока мы дожидаемся Бена, я замечаю, что они разговаривают с Григгсом, которого как будто весьма забавляет то, что они ему сообщают. Должно быть, он притворяется, потому что я не верю, что эти девицы способны на остроумие.

Домой мы возвращаемся пешком. Кадеты идут следом, и, не желая, чтобы нас подслушивали, мы с Беном и Рафаэллой молчим.

– Знаешь, чем я займусь, когда вернемся в лагерь, Чои? – говорит Джона с напускным энтузиазмом.

– Чем, Григгс?

– Я напишу письмо своей соседке. Это моя девушка. Мы безумно любим друг друга.

Рафаэлла косится на меня, и я вижу, что она с трудом сдерживает смех. Внезапно я понимаю, что именно так развеселило Григгса в разговоре с горожанками.

– Не знал, что у тебя есть девушка, Григгс, – изображает удивление Энсон Чои. – А как зовут?

– Имя я не расслышал, – продолжает представление Григгс.

– Лили, – бросает через плечо Рафаэлла, и на этот раз уже я вынуждена покоситься на нее.

– Приятно знать, что я влюблен в девушку с классным именем.

– Это второе имя Тейлор, – отзывается Рафаэлла.

Я решаю, что нужно срочно вытолкнуть ее под колеса следующей же машины. Это моя приоритетная задача на ближайшие десять секунд.

– Ну, ребята, – говорит Бен, поворачиваясь к ним и пятясь задом наперед, – так чем же, кроме писем воображаемым подружкам, вы там занимаетесь без телевизоров и телефонов?

– Мужскими делами. Это секретная информация, – снисходительно сообщает Григгс.

– Ого, жаль, я не такой, – говорит Бен, качая головой с притворным сожалением. – Я-то сегодня просто буду тусить у Тейлор в спальне, лежать на ее кровати, делиться с ней наушниками и надеяться, что она не займет все место, а то кроватка-то совсем узенькая.

Он машет им рукой.

– Так что когда будете заниматься своими мужскими делами, вспомните о моей тяжкой доле.

Григгс и Бен какое-то время соревнуются в напряженные гляделки, пока Энсон Чои не утаскивает своего товарища на другую сторону дороги. Я смотрю на Бена, затем на Рафаэллу.

– И что вы тут устроили? – начинаю я гневным шепотом. – Лили, спальня Тейлор?

Оба смотрят на меня с невинным видом, как бы говоря: «Мы? А что мы?»

– Он только что вырос в моих глазах от нуля до двойки, потому что не врезал тебе, Бен.

– И при каком же условии ты бы поставила ему десятку?

Я бросаю взгляд на противоположную сторону дороги, где идет Григгс. Его походка кажется ленивой, но в то же время настолько уверенной, что невольно хочется идти следом.

Я поставила бы Джоне Григгсу десятку в четырнадцать лет, в поезде, когда он плакал, рвал на себе волосы, бил себя ладонью по лбу, и всепоглощающая ненависть к себе лилась из него, как кровь из раны на животе в фильмах про войну, и впервые в жизни я нашла для себя какой-то смысл. Я стала сосудом для горя, боли, вины и страсти, которые терзали Джону Григгса. Мы сидели на полу вагона, и он позволил мне обнять его, а я повторяла: «Ш-ш, Джона, ты не виноват». Продолжая дрожать, он взял меня за руку и переплел наши пальцы, и впервые я почувствовала чужую боль.

Стук в окно посреди ночи пугает меня до чертиков. Я уже много лет пользовалась окном как выходом из комнаты, но еще никто не пытался попасть через него внутрь, и на несколько безумных мгновений мне в голову приходит мысль, что за мной явился мальчик из сна.

Я встаю из-за компьютера, выглядываю в окно и вижу Григгса, скрючившегося на карнизе. Он не просит впустить его, просто встает, ожидая, что я отойду в сторону. Строго говоря, это, пожалуй, идет вразрез с правилами территориальной войны, но я открываю окно. Григгс окидывает взглядом мою майку и трусы и долго смотрит на меня, как будто ничего такого в этом нет. Затем он забирается внутрь и молча осматривается.

Я подхожу к шкафу и надеваю джемпер, который едва доходит до бедер.

– Надеюсь, ты это не из-за меня.

Я не отвечаю, и он непринужденно прислоняется к столу, взяв в руки лежавшую на нем книгу.

– Это все ерунда, – говорит он мне, пролистывая страницы. – Не бывает таких людей, как Аттикус Финч.

Я пожимаю плечами.

– Но было бы здорово, если бы были. Ты зачем пришел?

– Ну, а ты как думаешь? Клуб, – отвечает он.

– Если договоримся, нужно будет потом объяснить правила горожанам, – кивнув, напоминаю я.

– Хорошо, – соглашается он. – Никаких дурацких дресс-кодов, сочиненных иррациональными женщинами.

Он как будто на ходу выдумывает.

– Это мужчины иррациональны, – возражаю я. – Мы предпочитаем, чтобы нас называли прагматичными и терпеливыми.

– И как они сюда пробираются?

– Кто?

– Твои иррациональные мужчины. Кэссиди? И другие?

В это мгновение я начинаю догадываться, зачем он пришел на самом деле. Чувствую, что краснею, и замечаю, что с ним происходит то же самое.

Я прокашливаюсь и возвращаюсь к делу.

– Пожизненный черный список для тех, кто напивается.

– Никаких попсовых бойз-бендов.

Я не знаю, что ответить, потому что тоже импровизирую.

– Никакого… Бенни Роджерса.

– Кенни, – поправляет он.

– Мы требуем, чтобы братья Маллеты играли не каждый вечер.

– Братья Маллеты? – Через пару секунд он сам понимает, о ком я, и кивает. – Мы зовем их Хекл и Джекл[8].

– И никогда больше не наступайте на пальцы моему заместителю.

Он опять кивает.

– А мой заместитель Чои – он диджей. Ему захочется хотя бы разок посидеть за пультом.

Я киваю. Мы слишком много киваем. Ситуация ужасно неловкая. Несколько дней назад я затронула одну из самых запретных тем в его жизни, и он прижал меня к стене, а теперь мы делаем вид, что ничего этого не было.

– Если что-то пойдет не так, начнется война, – говорю я.

– Она и так идет. По-моему, ты об этом иногда забываешь.