– Я шутил, Лена. Спасибо. Я обязательно тебе позвоню, можно?

Она махнула рукой и пошла дальше по проходу. Надо было бежать, бежать быстро и без оглядки. Пока не началось.

Они поймали его на следующий день после того, как он выполнил свое задание, свое предназначение. Эти люди в одинаковых костюмах отвезли его куда-то за город, привязали к спортивному станку в сыром подвале и оставили одного на час. Потом вернулись, сняли пиджаки, аккуратно развесив их на спинках пыльных стульев, и начали по очереди бить старого уголовника. Их было трое, и каждый наносил по два-три удара, уступая место товарищу. Каждый задавал только один вопрос: кому ты звонил? Пытаясь улыбнуться остатками лица, Федор отрицательно мотал головой, говорить он все равно уже не мог.

Допрос несколько раз прерывался и начинался снова. Когда Федор терял сознание, приходил доктор, осматривал его и делал уколы. После этого его снова начинали бить. Он не знал, сколько прошло времени, и не помнил, какой сейчас день недели.

Потом мучители сделали ему какую-то новую инъекцию, и старик почувствовал, как закипает его кровь. Было немного страшно, но очень весело.

Федор умер на рассвете. С его лица так и не сошла блаженная улыбка. Перед смертью в него вливали водку до тех пор, пока окончательно не отключился мозг, а кипение крови не прекратилось. Впрочем, втайне он всегда мечтал о такой смерти. Лучше и придумать нельзя. К этому моменту Федор уже хотел, очень хотел ответить на все вопросы, рассказать все, но его мучители немного переборщили с дозой. Он ушел совершенно честным. Он чувствовал, как несколько граммов его души нехотя отделяются от тела, и это чувство было невероятным и прекрасным. Нет, никакой небесный свет не полыхал перед его глазами, не голубело небо и не пели ангелы. Просто стало вдруг как-то темно, тихо и уютно. Наверное, так человек чувствует себя перед рождением, в материнской утробе. Потом его грубо вырывают оттуда, и всю оставшуюся жизнь он мучается смутными воспоминаниями, мечтая только об одном – снова оказаться там, в единственном месте, где комфортно, хорошо и никто ничего не требует.

Президент уныло молчал уже сорок две минуты.

…однажды, когда тебе станет совсем плохо – не знаю точно, когда это произойдет, но это случится, – ты используешь последний вариант. Уж прости, но тебе придется съездить в Петербург, стерпеть хамство этого толстяка в камере хранения (впрочем, необязательно, что будет его смена), плата за день не слишком большая. Даже если пройдут годы – тебе хватит денег. Забирай чемодан, иди в туалет на первом этаже, вход с улицы. Дальше – все понятно. Не хами, будь осторожен, ты должен жить…

…он сжимал в руке пластиковую рукоять «глока» – идеального оружия, с таким можно брать аэропорт, идти в самолет, заходить в банк. Он понимал, что кругом – враги. А больше – никого. Он никогда не видел такого пистолета раньше, но его палец как-то машинально нащупал предохранитель и перевел его в положение «огонь». В эту минуту он превратился в З-О-игрушку от первого лица. Он вышел из кабинки и первыми выстрелами положил пьяного сержанта, отливавшего спиной к нему. Резко повернув ствол вправо, дважды нажал на спуск. В своей тесной кабинке осела старушка, собиравшая червонцы за вход. Свидетелей не будет. Никогда не будет. Он повел дулом из стороны в сторону. Желающих больше не было.

…пельменная вода выскочила наружу. Голубой огонек газа тревожно мигнул и погас. «Как хорошо, – подумал он. – По крайней мере не взорвется». Он потряс головой, прогоняя морок. Боже мой, боже мой, – я схожу с ума… А я-то думал – когда это уже произойдет? Таких видений, таких кошмаров у него еще не было, хотя он прекрасно понимал – однажды все начнется. Вот и началось.

Умывшись холодной водой, он посмотрел на кастрюлю с пельменями, превратившимися в отвратительную однотонную массу, вылил все в туалет, тщательно вымыл и вытер кастрюлю. Собрал небольшую холщовую сумку, все остальные вещи – в два черных пластиковых мешка. Долго ходил по комнате с тряпкой, протирая все, даже стены.

Мешки он, с некоторым сожалением и даже стыдом, выбросил в речку, отъехав километров тридцать от кольца. Машину загнал в лес на границе областей – плеснул в салон немного бензина из канистры и бросил скрученную в жгут газету. Газета, яркая, с фотокарточкой какой-то грудастой провинциалки на последней странице, гореть не хотела – только слегка тлела и страшно воняла. Впрочем, этого оказалось достаточно – велюровое сиденье, впитавшее достаточное количество горючего, вспыхнуло. Он успел пройти по лесу минуты две, когда услышал за спиной взрыв. Даже не пригнулся, как в кино.

В его биографии была одна страница, которой он искренне стыдился. Иногда мечтал вырвать ее одним грубым движением, смять в комок, сжечь, а пепел развеять – как-нибудь понадежнее и поглупее, например, выбросить из окна самолета, пролетая над условным Атлантическим океаном. Впрочем, случалось, что, напившись, он бросался на стены и скрипел зубами, пытаясь доказать самому себе, что был прав и честен.

Все началось еще в первой половине девяностых. Его – неопытного репортера криминальной хроники – неожиданно бросили на невероятно ответственный и рейтинговый участок. Человек, обучавший его премудростям профессии, сделал невероятный подарок: «отдал» в личное пользование целый отдел московского уголовного розыска. Привел, познакомил, заверил – свой парень. Это значило, что отныне он сам превратился почти что в оперативника этого отдела. Примерно полгода на него смотрели настороженно, а потом – приняли за своего. Он запросто ходил в МУР, его пускали на совещания, он мог сутками сидеть в холодной прокуренной машине «под адресом», ожидая команды к началу задержания. В половине случаев никаких задержаний не происходило. Злые, голодные, вонючие, они разъезжались по домам. Но были и успехи, грандиозные успехи: потом, когда все заканчивалось, пьяные опера, сидя в какой-нибудь отделанной белым мрамором сауне, хлопали друг друга по мокрым спинам, гоготали и говорили – что ему-то тоже надо хоть медальку, да и вообще – пора бы аттестовать парня, повесить погоны и дать пистолет. Сколько можно уже ходить в неоформленных внештатниках?

Это были дни и его триумфа. Он первым написал о раскрытии крупного теракта в Москве, он влетел в ту квартиру, где прятались террористы, чуть ли не во главе СОБРа, ошалело нажимая спуск на стареньком фотоаппарате. Он был вместе с ними во «Внукове», в том «Внукове», куда прилетает президент, когда из-под жухлых листьев доставали зенитно-ракетные комплексы. Его – через несколько минут после задержания – могли оставить один на один с авторитетным вором в законе, и он брал интервью, а заодно – допрашивал.