— В длительных полетах ели?

— Давали паек. Мы чай с собой брали, ну и кусочек хлеба перехватишь, и все. В длинные полеты давали шоколадку.

— Полеты длительные, естественно возникали потребности оправиться. Как эту проблему решали?

— По-маленькому у каждого писсуар. Не вылезая с кресла. А по-большому не было и разговора.

— Внутри экипажа взаимоотношения были деловые или скорее дружеские?

— Обычно экипаж так слетывается, что отношения были внутри экипажа очень хорошие, ближе к дружеским. Каждый понимал, что его промах грозит жизни всему экипажу. Сами понимаете, здесь каждый выкладывался полностью, как он мог. А вот после полета — разбор, и я рассказывал, кто сделал промах. Но без всякого шума…

— Когда говорили с Героем Советского Союза Титовичем, он такую фразу сказал: «Мне от государства памятник поставили, как Герою. А я хотел, чтобы рядом с моим памятником поставили памятник моему технику». Вы бы согласились с этими словами? Имеется в виду, что героизм экипажа без героизма техника не получится.

— Я бы так не сказал. Взаимоотношения командира с техником хорошие, техник за самолетом ухаживает, как за собой. Но говорить так мне кажется преувеличением. И не каждому Герою памятник ставят…

— Вам приходили самолеты с 75-мм пушкой?

— Единственный экземпляр с такой пушкой приказали испытать мне. Пушку поставили в проход штурмана к бомбардиру. Я слетал днем на полигон, испытал. Полетел ночью. Я обычно набирал три тысячи футов, это тысяча метров. Фут — тридцать два с половиной сантиметра. И вводил самолет в крутое планирование, искал цель и нажимал на гашетку. И когда первый раз ночью нажимаю на гашетку, как вылетит огонь, метров пятнадцать-двадцать, меня вспышкой ослепило — ничего не вижу. А на правом месте у меня штурман сидел. Беру штурвал на себя, а земля-то близко. Дал газы полностью, включаю фару, смотрю — верхушки деревьев. Еще бы секунда-две — и из меня был бы блин.

Делаю второй заход, опять набрал высоту, перевожу в планирование, нашел цель, прицелился, закрываю глаза, нажимаю на гашетку. Открыл глаза и смотрю: трассирующий снаряд полетел. Враз приспособился… но не понравилось.

— Снаряды на эту пушку поставлялись какие?

— А я не знаю какие, было двадцать четыре снаряда на один полет. Со мной летал инженер корпуса, полковник, он заряжал. И тут мы ошибку допустили. Он зарядил пушку, я стрельнул, а он поторопился и ставит второй снаряд. А я как раз второй раз на гашетку нажимаю — стрелять из пулемета. А в ответ затвор как дал ему по ноге, хорошо, что по мякоти, а то бы ногу к черту переломил бы.

Испытательная работа очень опасная. В Жуковском столько погибших летчиков-испытателей… Ужасно. Это результат этой опасной работы.

— В боевых условиях не применяли это орудие?

— Когда я испытал его на полигоне, мне приказали испытать и в боевых условиях.

Наши уже подходили к Днепру. Дали боевое задание: бить эшелоны на железной дороге, которая проходила от Киева на Днепропетровск вдоль Днепра. Железнодорожное движение было большое. На каждом перегоне был поезд. У меня четыре пулемета вперед были, слева два, справа два, и пушка. Я вводил поправку, целился в паровоз, нажимал на гашетку… Море огня, и, как правило, из паровоза — пшш!!! — пары шли. И так я шел дальше и расстреливал поезда. В общем, я сделал четыре боевых вылета, в двух из них были взрывы в двух эшелонах, видно, это были или боеприпасы, или горючее. Когда я сделал четыре боевых вылета, у меня спросили мое мнение:

— Что с ним делать?

— Давай, — говорю, — отправлять его в Морфлот, пускай бьют по кораблям.

И в испытательном акте появились выводы: «Целесообразно отправить в Морфлот, для ударов по кораблям». И на этом кончилось.

— Вам приходилось летать на фотографирование?

— Ночное фотографирование мы всегда делали, чтобы зафиксировать результаты нашего удара по любому объекту: по железнодорожному узлу, по городу. Но не всегда это удавалось сделать. Ну, например, в конце войны я бомбил Берлин два раза, 20 и 26 апреля 1945 года. Там было не до снимка.

— Над морем летали? Не страшно?

— Много летал. Никакого страха не было, потому что я летал на Б-25 — очень надежном самолете с двумя моторами. И вероятность того, что откажут оба, очень мала, а на одном он хорошо летел. Летал над морем и на самолетах Ту-4. У него — четыре двигателя. Ну один откажет, еще три двигателя есть, даже мыслей не было, а уж тем более страха… Летал и над Северным морем. В общем, облетал я от Москвы на север до полюса, со снежной белизной, и на юг до Африки, с тропический листвой.

А с запада на восток — от Атлантического океана до Аляски. И никогда я об этом не думал.

— Вы в налетах на Хельсинки участвовали?

— Пять раз я бомбил Хельсинки. Для налета на город мы перелетели с подмосковных аэродромов под Смоленск в Новодугино. Надо отдать должное нашему высшему политическому и военному руководству. После Сталинграда и Курска чувствовалось, что гитлеровская коалиция зашаталась. Следовало ускорить выход Финляндии из нее. И вот с этой целью решили бомбить Хельсинки. Но все цели для бомбометания давали по окраине города. После того как финнов вывели из войны, послали специальную комиссию. Весь город Хельсинки, слава богу, цел. Значит, целы и старики, и дети. А по окраинам было разбито здорово. Я помню, мы три раза вылетали, и они запросили мира. Тогда дали задание бомбить города на берегу Финского залива. Вот их разбили в пух и прах.

— А что вы можете сказать о зенитной артиллерии финнов?

— Город Хельсинки был неплохо прикрыт артиллерией, но мы ходили по краю.

— А как подбираться сами решали? Или давали маршруты?

— Нам давали заход. Как правило, мы шли с востока на запад по берегу.

— Вы участвовали в налетах на Берлин и другие немецкие города в 1943–1944 годах?

— Я уже не могу точно сказать. Я бомбил не только Берлин, Варшаву, Кенигсберг, города вокруг Берлина… Порт Хель в конце войны тоже бомбил. На Будапешт мы раз пять летали. В 1943 году я Берлин не бомбил. Тогда чаще свои города бомбили — Киев три раза, например, Минск бомбил. Гитлер прилетал в Минск, и нам приказали бомбить прямо по центру. Я, как правило, осветителем ходил. Вот когда Киев бомбили, одна бомба попала на вокзал, как раз где ресторан, вот там ухлопали много немецких офицеров и солдат. Ну и наши тоже погибли… Вы сами понимаете… Много мы бомбили свои железнодорожные узлы. Брянск, можно считать, мы разбили сами, Оршу, Орел.

— Вену бомбили? Будапешт? Софию?

— На Софию я, по-моему, только раз летал. Вену не бомбили ни разу. Вену берегли. Центр музыки, Штраус… И Краков тоже ни разу не бомбили. Варшаву много раз бомбили, а Краков нет, и он остался цел.

— Известно, что англичане, когда бомбили, то города в целом бомбили, все что попало. У нас дальняя авиация ночью бомбила какие-то конкретные цели? Или тоже города бомбили целиком?