— А если кто-то хотел добавить?

— Были такие, которые добавляли. Кто добавлял, тому надо было либо покупать, либо попрошайничать. У меня в экипаже никто никогда и не попрошайничал, и добавки не просил никогда.

— За что и когда Вам дали звание Героя?

— За всю боевую работу. По совокупности. Какого-то одного особенного подвига не было. Я знал, что послали на Героя. Это было в 1944 году. Но целая история получилась. В сентябре 1944 года командира полка майора Сергея Алексеевича Ульяновского перевели с повышением. Прислали подполковника В.С. Цыганенко. А тут у меня солдаты ушли в самоволку и избили гражданского. Новый комполка, сукин сын, взял и задержал мое представление. Мой товарищ Силовой, потом он стал главным штурманом дальней авиации, получил звание Героя, а я нет. В самом конце войны командиру приказали вновь написать на меня представление. Указ Президиума Верховного Совета СССР о моем награждении вышел 23 февраля 1948 года. Почему так долго? А не знаю…

— У вас в полку какая награда считалась самой почитаемой?

— Орден Ленина, орден Красного Знамени.

— Многие летчики про орден Ленина говорили, что его можно было получить и за дойку коров, и за боевую работу. И поэтому они вроде как предпочитали орден Красного Знамени.

— «Красное Знамя» ценилось высоко. Но я ценю и «Ленина», и «Красное Знамя».

— Как погиб экипаж лейтенанта Орлова?

— Колю Орлова я хорошо знал, он уже был командиром звена. Он тогда уже не у меня был, а во второй эскадрилье… Должен был лететь, бомбить Хельсинки.

Я не помню, какой это вылет на Хельсинки, первый, второй, третий… Ему говорили:

— Мотор твоего самолета уже выработал ресурс, возьми другой.

А он:

— Нет, выработаю ресурс полностью.

Я как сейчас помню этот разговор. Ну, кому это было нужно? Удивил… И полетел, и надо же, черт возьми, вы представляете: он взлетает, отказывает мотор, и с двумя тоннами бомб он падает и взрывается. А я взлетаю за ним, смотрю, рвутся патроны… Вы представляете… Господи, Колька погиб! Взлетел я, пошел на задание, а он погиб…

Коля очень хороший парень был. Ну зачем он сделал такую глупость? Мотор-то выработал ресурс, осталось буквально несколько часов. Такая трагедия! (По данным ОВД «Мемориал»: Орлов Африкан Петрович, лейтенант, комзвена, погиб в катастрофе 16.2.1944 г. в Ново-Дугино Смоленской области.)

— В ночь с 9 на 10 марта 1944 года самолет лейтенанта Долматова был подбит Ме-110, при налете на Таллинн. Что стало с экипажем? Это из доступных документов неясно…

— Долматов, мать его так!.. Я его хотел под суд отдать, но не стал этого делать. После выполнения боевой задачи где-то на Украине, где точно, не помню, он полетел на бреющем. Сопляк еще. Не имел опыта… Штурман у него был Дружинин, задели что-то и перевернулись к черту… Самолет разбит, он и штурман остались живыми, а остальные угробились. А вот что под Таллинном было, я сейчас не могу вам доложить.

— То есть он после марта 1944 года был еще жив, так получается?

— Ну, выходит, что жив. Я этого Долматова кляну! Сам со штурманом живым остался… А ребята…

— А вы сами часто бреющим ходили?

— Были случаи, тоже ходил.

— Так, может быть, он решил с вас пример взять?

— Я никогда не говорил об этом, но у меня тоже был такой случай, и тоже где-то на Украине. Возвращаюсь, смотрю — впереди стог сена, и мужики сено накладывают, а один стоит с вилами на этом стогу. Беру сильно штурвал на себя — и его сдуло. И стрелок говорит:

— Командир, слетел тот, сверху.

Я конечно об этом не говорил никогда, никому. Я не хулиганил обычно-то…

— Сколько всего боевых вылетов у вас?

— Двести двадцать пять боевых вылетов, в книжке у меня записано двести восемнадцать боевых вылетов. Ну, вылетов не менее пяти, но и не более десяти не записано.

— Что вы почувствовали, когда узнали, что американцы сбросили атомную бомбу? Какие были мысли?

Ну, какие-какие, не могу я вам сказать. Сбросили и сбросили. Я знал и понимал, что мы не будем отставать…

— А в конце войны у вас было ощущение, что придется с ними бороться?

— Да, я ощущал. Капитализм есть капитализм. Я в совершенно другом государстве жил и понимал, что сегодня мы вместе, а разобьем врага, нам придется быть врозь. Я понимал, что они друзья до тех пор, пока враг общий есть.

— Сколько лет всего вы летали?

— Пролетал я тридцать с лишним лет. Командовал: в войну эскадрильей, пять лет после войны полком командовал, потом 22-й дивизией — шесть лет и два года замом был. Дивизия была из четырех полков, три полка на Ту-16 — которые могли бомбить и ракеты пускать. Я первым ракеты КСР-2 пустил на 77-м полигоне, это к северо-востоку от Каспийского моря, с дальностью сто пятьдесят два километра в плавучую цель, прямое попадание. И один полк на сверхзвуковых дальних бомбардировщиках — Ту-22. Этот полк из меня все соки выжал, черт его побери. Перевооружение шло, и я перевооружил все ВВС. Понимаете? Вот так пролетал я тридцать с лишним лет.

Я родился в 1918 году в Ярославской области. Мать — крестьянка, а отец до революции работал продавцом в Петербурге, а после революции работал в Сестрорецке.

В деревне я проучился до четвертого класса. Потом переехал к отцу, который один жил в Сестрорецке. Там окончил среднюю школу и поступил в Ленинградский институт сельского хозяйства. Он находился на Марсовом поле. Там, где памятник Суворову стоит, в трехэтажном здании. Там проучился один год, и меня в 1936 году по комсомольской разнарядке направили в Челябинское штурманское училище. Прошел мандатную и медицинскую комиссии — проблем не было. Прошли курс молодого бойца, приняли присягу, потом началась «терка». Начали летать мы примерно через год как приехали. На У-2, ТБ-1 и ТБ-3. А потом и на более современных самолетах СБ. Обычно сначала нам давали задание, куда лететь. Мы на земле прокладывали маршрут. Потом группа с инструктором садилась в штурманскую кабину. В ТБ-1 места мало было. А в ТБ-3 десять человек курсантов помещалось. Бывало, случались и блудежки, но все равно мы справлялись. Училище я окончил летом 1939 года. Сдавали бомбометание, навигацию и связь. Бомбили на полигоне. Практическими цементными бомбами.

После выпуска попал в Хабаровск. Номер полка уже забыл. Надо в книге посмотреть. На ДБ-ЗА «Аннушки». В нем штурман в передней кабине сидел, летчик в средней и один стрелок сзади. Сначала объявили, в какой экипаж, потом самолет какой. Прихожу, знакомлюсь с летчиком, говорю: