Эмма окинула беглым взглядом окна, чтобы убедиться, что ее ночной посетитель, кто бы он ни был, не воспользовался этой возможностью, потерпев неудачу с дверью. Она не увидела ни разбитых стекол, ни поднятой с недобрыми намерениями руки, зато услышала за спиной шорох. Круто развернувшись, с подпрыгнувшим сердцем и округлившимися от страха глазами, она вскинула на плечо тяжелое ружье… только для того, чтобы его выхватил у нее из рук разгневанный граф Денем.

— Эмма! — вскричал он. — Ради Бога!

В ответ Эмма издала испуганный вопль. Шум снаружи привел ее в такую панику, что она совершенно забыла о Джеймсе. Вид его крупной фигуры, облаченной только в льняную сорочку и бриджи, явился последней каплей. Она продолжала визжать, пока он не схватил ее и не зажал ей рот ладонью. Затем, осознав, что он прижимает ее к своему телу, еще хранившему тепло постели, а ее тело отлично просматривается под тонкой тканью ночной рубашки, под которой, разумеется, ничего не было, Эмма пришла в чувство и, не представляя, что еще сделать, укусила его.

— Ой! — Джеймс поспешно отдернул пальцы и, морщась, помахал ими перед ее лицом. — Прекрати сейчас же! — прошипел он.

— Отпустите меня! — потребовала Эмма, но Джеймс только шикнул на нее. Видимо, он тоже слышал возню за дверью и теперь замер, прислушиваясь, не повторится ли звук.

Эмма, естественно, понимала, чем заняты его мысли. Ясно, что он прижимает ее так крепко совсем не потому, что наслаждается прикосновением ее почти что обнаженного тела. Разумеется, нет! И то, что его правое бедро оказалось у нее между ногами, не имеет к этому ни малейшего отношения. Конечно же, нет! Разве он не сжимает ружье так же крепко, как и ее талию? Человек, который держит ружье на изготовку, не может думать ни о чем, кроме предстоящего выстрела.

Но у Эммы-то в руках ружья не было. И ничто не отвлекало ее от мыслей о теле Джеймса, находившемся в такой близости от нее. Она остро ощущала давление его мускулистого бедра и сильные пальцы, впивавшиеся в ее плоть чуть пониже талии. И не только это. Она могла чувствовать его запах, тот самый мужской запах — хорошего мыла и какой-то терпкой смеси, напомнившей ей о Лондоне, — который наполнял ее ноздри сегодня утром, когда она сидела рядом с ним в катафалке. И он был таким теплым! Не настолько, конечно, как Уна, делившая с ней постель, но он был куда менее волосатым, и пахло от него куда приятнее.

Его дыхание щекотало ее ухо.

— Я ничего не слышу, — прошептал он. — А ты?

Эмма была слишком занята, стараясь не ощущать его запах и не чувствовать прикосновения его твердого бедра, чтобы ответить. Тем не менее она склонила набок голову и прислушалась. Секунду-другую было тихо. Затем послышался тот же звук. Кто бы ни бродил снаружи, он явно возобновил попытки открыть дверь.

Джеймс, видимо, тоже это услышал. Он резко отпустил талию Эммы и, положив тяжелую руку ей на плечо, подтолкнул ее к дивану, с которого только что встал.

— Оставайся здесь, — приказал он и подтянул вверх одеяло, укрыв ее. — Пойду посмотрю, кто это может быть.

Эмма, оказавшись в уютном коконе, еще хранившем тепло его тела, запротестовала:

— Нет, я пойду. Может, это кто-нибудь из моих учеников.

Он бросил на нее недоверчивый взгляд:

— Учеников?

— Или кто-нибудь из их родителей, — сказала Эмма. — Иногда они приходят сюда, когда хотят, чтобы им что-нибудь прочитали или…

— В час ночи? — осведомился Джеймс не без иронии.

Эмма ничего не оставалось, как смириться.

— Только пообещайте мне, что не станете в них стрелять, — сказала она.

— С какой стати? — Он присел рядом с ней, чтобы натянуть сапоги. — Ты же сама собиралась стрелять.

— Я бы сначала спросила, кто это, и выстрелила бы только, если бы это был…

— Если бы это был кто, Эмма? — полюбопытствовал Джеймс.

Она опустила глаза.

— Никто, — сказала она.

— Хм. Так я и думал. — Джеймс встал, открыл ружейный затвор и заглянул внутрь.

— Эмма! — произнес он крайне недовольным тоном. — Оно даже не заряжено.

Эмма натянула одеяло до самого подбородка. Простыни, отметила она, уже пропитались запахом Джеймса, чистым и мужественным.

— Ну, — отозвалась она шепотом, — было бы глупо вешать заряженное ружье над горящим камином, верно?

Джеймс со страдальческим видом поднял глаза к небу.

— Где, — прошипел он, — Стюарт хранил порох?

— В буфете, рядом с умывальником, — прошипела Эмма в ответ. — В том, что осталось от буфета, во всяком случае. — Она откинула одеяло. — Я сейчас покажу…

— Если тебе дорога жизнь, — зловеще произнес он от двери, — ты не сдвинешься с этого дивана. Я сам найду.

— Но…

— Ради Бога, Эмма, — отрывисто проговорил Джеймс. — Оставайся там, или я… — Очевидно, не в состоянии придумать угрозу, которая прозвучала бы достаточно устрашающе, Джеймс сердито закончил: — Или я буду очень тобой недоволен.

И скрылся в темном углу.

Эмма, свернувшись в теплом гнездышке, которое он недавно покинул, напряженно вглядывалась в темноту, пытаясь сообразить, кому из всех людей на свете взбрело в голову нанести ей полуночный визит. Нельзя исключить, что это кто-то совершенно безобидный. У Эммы и раньше бывали ночные посетители… правда, не в последнее время. Но возможно, за дверью стоит некто с вполне определенными намерениями…

С другой стороны, если предположить, что это лорд Маккрей и Джеймс случайно его застрелит? О Боже!

Та же мысль, естественно, пришла в голову и Джеймсу, как только он услышал, что кто-то испытывает прочность запора на двери. Разве не по этой причине он настоял на том, чтобы заночевать в ее доме? Эмма, разумеется, ни о чем не догадалась. Один Бог знает, что она думает о мотивах, заставивших его остаться под ее крышей.

Но хотя он и подозревал, что барон способен на необдуманные шаги, в глубине души Джеймс не верил, что Маккрей настолько глуп или настолько безнравственен. Джеймс просто не мог вообразить, чтобы мужчина мог так запугать женщину. Каким же мерзавцем надо быть, чтобы заявиться к добропорядочной вдове посреди ночи?

Впрочем, Джеймс давно понял: бессмысленно гадать, что творится в извращенных умах некоторых мужчин. Он-то знает, даже если Эмме это невдомек, что в мире куда больше зла, чем добра. И все же, что бы он ни думал о Маккрее, тот не показался ему безумным.

А заявиться к Эмме ночью, вне всякого сомнения, мог бы только безумец.

Джеймс без труда нашел порох, хотя и не осмелился зажечь свечу. Если Маккрей не слышал криков Эммы из-за завывания ветра снаружи, то, увидев свет, он насторожится. В таких случаях главное — застать противника врасплох. Маккрей не должен догадываться, что Эмма не одна или что его присутствие обнаружено. Джеймс хотел только одного, и это был один-единственный точный выстрел.