С изящною непринуждённостью прибывший низко поклонился кардиналу, положив руку на эфес шпаги, но когда взор его остановился на толстом капуцине, то на лице молодого человека появилось некоторое замешательство.

— Я полагал, что Валентина де Лагравер сама желала изложить мне свою просьбу, — сказал Ришелье. — По крайней мере в таком смысле написано её письмо. Почему же вместо неё явились вы? Разве она внезапно заболела? А если так, то почему не пришёл Норбер, который должен быть с нею? Это гораздо было бы приличнее, чем посылать ко мне постороннего.

— Монсеньор, — наконец решился ответить молодой человек, — бедный Норбер болен вследствие нашего утомительного путешествия.

— Вашего путешествия? Действительно, я теперь припоминаю. У старика есть сын и по разительному вашему сходству с Валентиною я угадываю, почему вы имеете право её заменять. Передайте мне просьбу вашей сестры. Я готов исполнить обещание, не сдержанное до сих пор единственно потому, что не хотела этого она сама.

Очевидно, собеседник кардинала желал бы остаться с ним наедине; он посмотрел на дома Грело, который набожно перебирал чётки, стараясь взором указать на капуцина, как на человека лишнего. Но кардинал с таким любопытством рассматривал стройный стан молодого человека, что не обратил внимания на выражение его лица. Молчаливость юноши он приписал робости, внушённой его высоким присутствием.

— Ободритесь, дитя моё, — продолжал он, — и скажите, что Валентина де Лагравер поручила вам мне передать.

На лице молодого человека вдруг выразилась твёрдая решимость.

— Валентина де Нанкрей, — сказал он с сильным ударением на последнем слове, — испрашивает у вашего высокопреосвященства доступ в монастырь визитандинок для Мориса де Лагравера.

Ришелье онемел от удивления. Он устремил недоумевающий взор на живую загадку, которая находилась перед ним, между тем как молодой человек смотрел ему прямо в глаза, как бы с целью дать прочесть истину в его открытом и твёрдом взоре. Вдруг кардинал понял, кто был на самом деле этот сфинкс с длинными чёрными кудрями и какое ужасное открытие означало имя Нанкрей, заменившее имя Лагравер. Он измерил всю глубину ненависти, которую должно было внушить одно имя де Трем, при ударении на имя Нанкрей и подумал, что судьба всегда ему благоприятствовала; и теперь она посылала ему единственного помощника, довольно ловкого, неустрашимого и упорного, чтобы вырвать тайну у трёх преданных друзей Гастона.

— Дом Грело, — сказал Ришелье, — найдите средство взять с собою Мориса де Лагравера в монастырь визитандинок; пусть он будет вашим послушником, вашим племянником, чем хотите, но чтобы завтра же он мог видеться с Камиллою де Трем. Потом он отвёл глаза от остолбеневшего капуцина и устремил жгучий взгляд на загадочного посетителя, который, однако, выдержал без малейшего трепета этот пытливый взор, проникавший, так сказать, до глубины его души.

— Морису де Лаграверу, — сказал Ришелье, — надо как можно скорее через Камиллу де Трем сблизиться с её братьями для того, чтобы Валентина де Нанкрей могла отмстить за своих родных и восстановить их честь.

— Братья и сестра будут в моих руках, если вы мне поможете, монсеньор, — отвечал молодой человек со странным выражением в голосе.

— Дом Грело, повинуйтесь ему во всём, — сказал министр и отпустил обоих движением руки. — Монсеньор Гастон, берегите вашу голову! — вскричал он с энергичным жестом, когда остался один. — У вас три человека, на которых можно полагаться, но отныне моим союзником будет дух мести.

Он разразился зловещим хохотом, тотчас же прерванным удушьем, от которого страдал постоянно.

— Я задыхаюсь под бременем власти, — прохрипел он, — но я не уступлю её, хотя бы она раздавила меня своею тяжестью.

а другой день после свидания Ришелье с таинственным существом, которое он назвал духом мести, тот же самый молодой человек стоял на углу улицы Сент-Антуан невдалеке от монастыря визитандинок. Теперь, однако, вместо красивого зелёного колета, который очень шёл Морису де Лаграверу, на нём была одежда послушника ордена капуцинов. Кто видел его накануне, узнал бы его с трудом. Капюшон скрывал его роскошные чёрные волосы и оставил не покрытым одно лицо, представлявшее такую странную смесь женственной красоты и мужественной энергии.

Он с явным нетерпением чего-то ждал; его сдвинутые брови составляли дугообразную линию на белом и гладком лбу.

Вдруг лицо его прояснилось. Он приметил вдали толстого капуцина, который шёл из центра города и расталкивая своим полновесным брюхом прохожих, словно голландский галиот, разбросавший своим носом флотилию лодочек.

— Мир вам, братья! — говорил дом Грело наделяя толчками ворчащих под нос прохожих.

Именно его и поджидал юноша, переодетый послушником.

— Deo gratias![11] Вы точны, мессир Морис, — сказал капуцин, подходя к молодому человеку.

— Вы же, напротив, точностью похвалиться не можете. Теперь без четверти одиннадцать на колокольне церкви Святой Марии, а вы мне назначили прийти в десять часов утра, когда мы вчера вечером выходили от его высок...

— Ш-ш! — торопливо замял его речь бывший приор. — Называйте его не иначе, как Красным Раком или Варёным Раком, говоря со мною. Мы должны выдавать себя за приверженцев противной ему партии, а то случайно нас может подслушать кто-нибудь из преданных слуг Месье.

— Разве не узнали бы его вы, когда вы сами в числе приближённых принца?

— Нельзя достаточно быть осторожным. Потому я и выпил перед выходом из дому малую толику го-сотерна[12], а как мне ещё надо обладать даром убедительности, чтобы ввести вас куда вам известно, то я прибавил к этой дозе бутылочку мадеры. Вот моё оправдание в том, что я опоздал. Он осмотрел с ног до головы своего собеседника. — Превосходно! — вскричал он, потирая руки. — Я не мог бы пожелать миловиднее послушника в моём приорате. Вы купили себе одежду, которая вам чрезвычайно к лицу. Пойдёмте же, только не забывайте того, о чём мы условились.

— Не забудьте сами моих наставлений, — возразил надменно мнимый послушник.

Между тем они уже шли к монастырю и вскоре остановились перед огромными воротами ограды. Дом Грело поднял молоток, который упал со страшным шумом. Тотчас вслед за тем растворилось окошечко и за его железной решёткой показалось рассерженное лицо старой женщины.

— Кто так грубо нарушает спокойствие дочерей Господних? — послышался резкий голос.

Капуцин не ответил ни слова, но, вероятно, его одутловатое иссиня-красное лицо узнали, потому что в больших воротах отворилась калитка, которая была тотчас же заперта за ним и за его товарищем. Посетители очутились перед привратницею монастыря во дворе с навесом, который примыкал противоположным концом к стене, не менее грозной, чем та, в которую они были впущены.