Гадалка округлила глаза и откинулась на спинку стула.

– Да вы что это? Как это? Вы это что, микрофон мне в стенку воткнули, как в кино показывают? – подозрительно посмотрела она на Ефима.

– Да, нет. Я женщину-то эту знаю, что от вас сейчас вышла, – не стал морочить голову гадалке майор. – А советы такие любой умный человек дать может. Не бойтесь, Марта Сергеевна, нет у вас никакого микрофона! Трудитесь спокойно!

Марта облегченно вздохнула:

– Ну, Ефим Алексеевич! Напугали прямо! А я уж подумала – все! Опять за бабушку взялись! Снова налоги вытягивать будут, да страш-ш-шать, что без лицензии работаю!

– Не будут! – заверил Ефим. – Мы своих друзей в обиду не даем!

– Вот хорошо! Вот, спасибо вам! – встряхнула крашеной гривой гадалка.

– Но и вы мне, Марта Сергеевна, должны помочь… – профессионально начал подъезжать майор Мимикьянов.

– Да, отчего ж не помочь? Разве я когда отказывала? – развела пухлые ладошки Марта.

– Никогда. Так вот, Марта Сергеевна, как, по-вашему, в последнее время ничего такого… необычного в поселке не происходит, а?

Гадалка молчала.

В глаза не смотрела.

Майор ждал.

– Происходит или не происходит – не знаю… – наконец тихо произнесла она. – Я из дому-то редко теперь выхожу… А после Германии вон даже в магазин трудно ходить стало… Ноги не держат. Происходит или не происходит – не знаю. А скоро произойдет…

На майора как будто дунуло холодным сквознячком через наглухо закрытое окно.

– Что? Что произойдет? – услышав свое сердце, спросил он.

Гадалка вздохнула, поправила наброшенный на плечи большой шелковый платок и еще тише сказала:

– Смерть.

У майора по тыльной стороне ладони как будто пробежал муравей. Он посмотрел: никаких муравьев на руке не было.

– Чья смерть? – сердито проговорил майор. – Говорите толком, Марта Сергеевна!

– Того, кто придет, – не поднимая глаз, почти прошептала женщина.

– К кому придет? – начал терять терпение Мимикьянов.

– К вам придет…

Майор сцепил пальцы в замок и поставил на них подбородок.

– Марта Сергеевна, – процедил он, – это вам карты сказали?

– И карты…

– А еще кто?

– Дух.

– Марта Сергеевна! – сурово произнес он. – Вы меня с вашими клиентками не путаете? Если есть реальная информация, то говорите внятно и четко, а, если нет, то не надо мне голову морочить! А то ведь, я могу и рассердиться!

Гадалка всплеснула руками.

– Ой, да что вы, Ефим Алексеевич! Зачем сердиться? Не надо сердиться! Да, разве ж я стала бы вам голову морочить? Что я, добра не помню? Я просто сказать словами не могу. Чувствую, а сказать не могу. А карты что? Карты говорят, когда уже знаешь… Кто придет, не знаю. Зачем, не знаю. А только плохое случится. Очень плохое… Мне кажется, смерть случится! Больше ничего сказать не могу. Не сердитесь, Ефим Алексеевич, не знаю больше, хоть вот сейчас меня заарестовывайте!

– Ну, ладно, Марта Сергеевна! – примирительно сказал Ефим. – Ладно! И на этом спасибо.

– Может, поужинаете со мной, а, Ефим Алексеевич? Баклажанов тушеных! Как, Ефим Алексеевич? У меня и наливочка из красной смородины есть!

– Спасибо Марта Сергеевна. В другой раз. А сейчас идти мне надо! – отказался майор и, дотронувшись в знак прощания до полного плеча гадалки, вышел из розовой комнаты.

Покинул он гадалку не просто озадаченным.

Взволнованным ушел майор Мимикьянов от Марты Арталетовой.

Майор выбрался на улицу.

Ночь еще не наступила, но день, пожалуй, уже кончился. Он ушел в степь, на Запад.

– Ефим! – неожиданно услышал он за своей спиной.

Майор оглянулся на голос.

Позади него стояла невысокая женщина. Черные блестящие волосы на круглой головке были туго стянуты сзади и кончались коротко подрезанным хвостиком. Круглое лицо, маленький квадратный носик и большие черные блестящие глаза делали ее похожей на озабоченную белку.

«Вот, как чувствовал, – сказал себе Мимикьянов, – уж без Эммы-то сегодня не обойдется. И, правда, – не обошлось…»

Эмма Панеш работала в городской газете «Круг чтения» журналисткой отдела культуры. Сама она, представляясь, называла себя театральной критикессой.

Они познакомились на капустнике в областном Доме Актера. Быстро, собственно за один вечер, им удалось пройти путь от первого знакомства до отношений, именуемых близкими.

Но последние продолжались недолго.

Расстались они по инициативе майора.

Ефим Мимикьянов знал главный женский секрет по приручению мужчины. Это – создание общей с ним нервной системы. А точнее – подключение мужской эмоциональной машины к своей, женской.

Еще не успеет мужчина ничего понять, глядь, а его настроение уже зависит от эмоционального состояния подруги. Ей хорошо, и он без всяких причин улыбается каждому встречному. Она чем-то расстроена, и ему жизнь не в радость, хотя все в порядке и со здоровьем и на работе.

Мужчина еще думает, что он – самостоятельное существо, а он уже лишь часть чужого могучего организма. Он искренне уверен, что, если захочет, легко может зажить самостоятельной жизнью. Наивный, он даже не подозревает, что это очень трудно. Разорвать ставшие общими каналы, по которым бегут эмоции, ой, как непросто! Больно это невыносимо. Обычно употребляемый в таких случаях мужчинами наркоз в виде алкогольных напитков действует плохо. К тому же, он весьма вреден для печени и не полезен для карьерного роста.

Как только Ефим заметил самые первые симптомы врастания собственной нервной системы в чужую, он, не дожидаясь завершения процесса, бежал.

Ефим был готов отдавать женщине большую часть своей зарплаты, все выходные дни и даже в общих чертах отчитываться в том, где и почему задержался. Но только не право самому выбирать, когда радоваться, а, когда грустить. Эту свободу он хотел навсегда оставить за собой.

Его роман с Эммой Панеш закончился примерно с полгода назад. После расставания, они несколько раз попадались друг другу на малолюдных поселковых улицах и даже разговаривали, но холодно и не продолжительно. Насколько он знал, Эмма не долго оставалась одна. В театры, Дом Актера и на пляж ее сопровождал молодой художник, имевший в творческой среде репутацию многообещающего таланта.

Эмма жила в доме, некогда представлявшим собой персональную дачу ее деда народного артиста Петра Панеша.

Знаменитого баса давно не было на свете, ушли из жизни и родители Эммы. В просторном двухэтажном доме, заставленном мощными шкафами из натурального дерева, она жила одна.