же вросшим в дерево наконечником стрелы святого Медардо. Я наблюдала в святилищах останки странных существ, вроде псоглавого великана Колобаро, который на собственном горбу переносил паломников через полные воды и из своей великой набожности желал весь мир вместе с его бесчисленными грехами водрузить себе на спину. В храмах показывали мне различных благочестивых девиц, которые, спасаясь от нежелательных поклонников и бремени брачного ложа, приказывали замуровать себя в стенах обители святых или выкапывали себе ногтями ямы, словно какие-то кротихи, ожидая, пока их красота увянет и пройдет. Из саркофагов выглядывали древние господа, которые от избытка смирения велели носить себя на носилках для навоза сразу после вытряхивания сего содержимого, однако никогда не забывали угостить кнутом бедняка, если тот недостаточно быстро склонялся перед ними до земли. И признаюсь вам, синьор, все это сборище строптивцев, склочников и гордецов, враждовавших с соседями, скорее насиловало мой разум, нежели наполняло ум благочестием. Однако из уважения к благодушному монаху я слушала эти рассказы терпеливо, вдумчивыми вопросами выказывая живость разума и стремление исправить свою жизнь, которая лишь по наущению презренного Одона взошла сорняком греха; если ж ее хорошо отмотыжить и прополоть, то, без сомнения, даст она урожай обильный и безупречный. Во всяком случае, так обещал мне тот монашек, вычитавший всю эту слезную легенду об обращенной блуднице в книгах, что, однако, не мешало ему верить в нее столь же безоглядно, как и вы преисполняетесь верой в мою историю, если я, подгоняемая то там, то сям словом и вопросом, продвигаюсь по пути, проторенному вашим собственным страхом и вымыслами этого бедного глупца Рикельмо, который – не без мысли о собственной выгоде – очертил вокруг Интестини круг, рдяный, как вермилион, от крови, ереси, предательства и колдовства.

Далее она перечислила множество имен свидетелей и людей, достойных доверия, способных подтвердить ее слова, и клялась великими и святыми именами, что поведала правду, точно и доподлинно ей известную.

Зачитанные ей показания она засвидетельствовала как истинные и соответствующие ее словам, кои она произнесла исключительно ради спасения души и из неприятия греха, а не из побуждения кому-либо навредить или очернить кого-либо в наших глазах. Она снова обязалась хранить тайну, после чего была отведена в тайную тюрьму.

Записано Аббандонато ди Сан-Челесте, епископом трибунала, и по причине неграмотности оной Ла Веккья засвидетельствовано его собственной рукой.

XIII

В деревне Чинабро в приходе Сангреале, в тайном зале трибунала, в пятницу, в четвертый день сентября месяца, в праздник Святой Фисселы, девы, в шесть часов утра, доктор Аббандонато ди Сан-Челесте в присутствии инквизиторов Унги ди Варано и Сарто ди Серафиоре приказал привести из секретной тюрьмы женщину, именуемую Ла Веккья, что и было сделано, и она предстала перед судом. Затем он задавал ей вопросы в соответствии с предписаниями, но она отказывалась говорить. Несмотря на побуждения и увещевания оного доктора Аббандонато, она упорствовала.

Ее снова пытали веревками, что, ввиду ее исключительного упорства, продолжалось до вечера. В силу скудости времени и срочности дела женщину допрашивали после перевязки ран без перерыва до самого вечера.

Я ответствую, что не помню имени того монаха, который оказался ко мне столь неожиданно милостив, и не знаю, в каком монастыре он содержался или какие функции выполнял для благородного трибунала. Могу сказать только, что был он моложе остальных инквизиторов, на толстых харях которых уже читались извечные пороки монахов в сандалиях, тех праздных бродяг, которые сваливаются на деревни и города, как тучи саранчи на недавно засеянные поля, готовые сожрать все, вплоть до голой земли. Якобы ничем не владея, они все считают своей собственностью и в обмен на мнимое благословение слизывают с нищего последнюю каплю пота. Ибо вы, монахи, если хорошенько присмотреться, мало чем отличаетесь от моего милого Одона. Ваши проповеди, благословения и мелкие чудеса растут из ствола того же безумия, кое породило и его. Если бы только он захотел подбрить голову и надеть монашеское одеяние, он с легкостью стал бы епископом или самим патриархом, ибо своим красноречием и знанием он не уступал своим судьям; и не лгите, что продаваемые им мощи и целительные средства подводили, ведь и ваши капризные святые не всегда берутся за исполнение молитв.

Нет, не затыкайте мне рот, синьор, ибо я говорю искреннюю правду, которую подтвердили бы вам все жители нашей деревни, если бы не их страх перед вашими веревками и клещами, которые лучше любых чар превращают людей в колдунов. Из меня же, о чем сами хорошо знаете, вы делаете ведьму из-за человека, именующего себя моим братом Вироне, который, как колючка, вонзился в бок герцога. Но не думайте, что с помощью этого пенькового шнура, которым вы причиняете мне страдания, вы вырвете его из герцогской раны. Те безымянные предатели, скрывающие лица под капюшонами, приходившие сюда недавно, дабы насладиться видом моих страданий, смогли бы вам кое-что рассказать о природе этого края, веками источающего вермилион, и о просветленных, смиренных и кротких, оттого что при жизни они как бы сходят в могилы.

Я ответствую, что мы, просветленные, не рабы ни герцога, ни патриарха и до недавнего времени жили по своим законам. Да, в делах этого мира мы повиновались графу Дезидерио, а он в обмен на это защищал нас от явных врагов и ложных друзей. И если вы до сих еще не поняли, почему крестьяне, горные пастухи, вермилиане, сыновья достойных мастеров, ремесленников, старост и смотрителей и даже жалкие остатки стражи из замка, столь неосмотрительно разогнанной вами, как стая собак, стремятся встать бок о бок с человеком, именующим себя Вироне, то вспомните тот день, когда сыны просветленных стояли на берегу Тимори вместе с сыновьями графа. С ними не было солдат герцога. Не было и посланцев патриарха, готовых благословить их перед боем. Даже милые братцы в сандалиях, столь охочие до пьянства и безобразий на храмовых праздниках, не спешили собственным примером укрепить дух защитников или же своим самоотверженным мученичеством дать церкви новых святых. Нет, все они оседлали жирных мулов и гривастых коней и принялись так беспощадно стегать их по задам, удирая на юг, что пыль над трактом не оседала три дня и три ночи. И нет, синьор, я виню их не в трусости, а скорее в нелепой гордыне, с которой они сейчас желают найти для нас господ.

Я вновь отрицаю, что знавала прежде монаха, который помог мне освободиться из-под власти