Он постучал в дверь комнаты, в которой горел свет. Женщина открыла дверь; судя по всему, она была одна. Она по-прежнему была одета в джинсы и свитер, а не в длинную домашнюю юбку, как он почему-то ожидал.

– Я прошу прощения, – сказала она, когда Алан описал свою проблему. – Нагреватель находится в чулане у вас за дверью, он у вас на двоих с Цезарем. Думаю, он его и выключил. Нужно сказать ему, что теперь, когда вы заселились, нужно оставлять нагреватель включенным. Я спущусь вместе с вами и покажу, как это устройство работает.

Алан бросил лишь беглый взгляд на обстановку комнаты, но этого ему хватило. Темный ковер, бледно-желтые атласные занавеси, шикарные обои на стенах, китайский фарфор, в рамках – фотографии красивого пожилого мужчины и еще более красивого молодого человека.

– Цезарь очень внимательный, – рассказывала миссис Энгстранд, показывая, как включать нагреватель. – Он всегда старается сэкономить мне расходы, но на самом деле в этом нет необходимости. Я оплачиваю счета за эту часть дома, так что Эмброуз даже не видит их.

Алан не понимал, что она имеет в виду, и был слишком застенчив, чтобы спросить. Застенчивость также помешала ему пригласить ее выпить, хотя по пути сюда он купил бренди, водку и джин. Бутылки хорошо смотрелись на бюро. Возможно, когда придет домой ее муж, молодой Энгстранд, Алан пригласит их обоих, и еще Цезаря Локсли, и черноволосую девушку. Это будет хороший предлог, чтобы пригласить ее.

В тот вечер он слушал радио, и утром – тоже. В новостях ничего не говорили о Джойс и о нем, похоже, в СМИ считали, что отсутствие вестей – хорошие вести. Алан купил газету, где на первой странице были статьи под заголовками «Заработная плата не повысится» и «Обмен женами привел к убийству». В нижнем левом углу была напечатана заметка о том, что отец Джойс предлагает свой дом в обмен на дочь. Алан задумался, что будут делать полиция и банк, если Джойс благополучно вернется и расскажет им, что была в банке одна, когда ворвались двое мужчин, и что там были только эти двое и всего четыре тысячи в сейфе и кассах. Ведь, скорее всего, именно это она и поведает. Обдумав эту мысль, он спросил себя: «Неужели я не хочу, чтобы она вернулась живой и невредимой?» Этот вопрос встревожил его, поэтому Алан выбросил его из головы и отошел к боковой витрине обширного газетного павильона, где красовались книги в бумажных обложках. Необходимости покупать их не было, в его комнате была собрана настоящая домашняя библиотека, но у Алана давно уже вошло в обычай рассматривать полки книжных магазинов, и следовало ли нарушать эту хорошую традицию?

Вряд ли было совпадением то, что на полке с табличкой «Философия и научно-популярная литература» он наткнулся на книгу, написанную Эмброузом Энгстрандом. Вероятно, труды этого автора стояли в большинстве книжных магазинов, просто раньше у Алана не было повода их замечать.

Он взял с полки книгу, озаглавленную «Блеск реальности», и прочел на задней стороне обложки, что автор занимается философией и психологией. Перечисление ученых степеней и званий мистера Энгстранда растянулось на целую строчку, он вел кафедру философии в каком-то университете на севере Англии, и когда не путешествовал, проживал в западном Лондоне. В число прочих его трудов входили книги «Неоэмпирицизм» и «Мечта как наркотик».

Алан прочел первую страницу предисловия. «В нынешние времена, в отличие от многих других исторических периодов, мечта стала всем. Подумайте о том, в каком контексте мы применяем это слово. “Девушка моей мечты”, “Это было, как в мечтах”, “В моих самых смелых мечтах”. Реальность отвергнута человечеством как нечто безобразное и непригодное для жизни, то, чем следует пренебрегать, то, что нужно презирать в угоду призрачной стране фантазий». Несколькими страницами далее Алан обнаружил следующее: «Как же так вышло? Причину нетрудно найти. Общество не всегда было больным, не всегда гонялось за миражами и создавало химеры. До расцвета романов, случившегося примерно в 1740-х годах, когда человеку впервые была предоставлена возможность прожить чужую жизнь, когда художественная литература выпустила фантазию из ящика Пандоры, людям приходилось ладить с реальностью, жить в ней и любить ее». Алан поставил книгу обратно. Фунт и тридцать пенсов казались слишком большой ценой за нее, особенно потому – он улыбнулся про себя, – что в доме на Монткальм-гарденс было множество романов, которые он еще не прочел.

Но было несомненным: он продал душу и сбежал ради того, чтобы найти то, что Эмброуз Энгстранд называл реальностью, и потому решил, что лучше будет начать с визита на Пемброкский рынок. Черноволосой девушки там не оказалось, у нее был выходной, и Алан не решился спросить у продавца, где она живет, зато узнал, что ее зовут Роуз. Завтра он вернется, увидит Роуз и наберется смелости пригласить ее на прогулку вечером в субботу. Вечер субботы был предназначен для прогулок, как считал Алан, еще не осознав, что теперь для него каждый вечер был субботним.

Остаток дня он потратил на посещение Хейвардской галереи, речной круиз до Гринвича, а в кинотеатре в Вест-Энде посмотрел фильм Фасбиндера[36], от которого редкие волосы Уилфреда Саммита встали бы дыбом, хотя фильм был на редкость интеллектуальным и непонятным. В вечерних газетах не было ничего о Джойс, статьи на первой странице были озаглавлены «Новые требования о повышении заработной платы» и «Угон самолета компании “Сабена”». Через десять минут после того, как он вернулся в свою комнату, раздался стук в дверь.

За дверью стоял мужчина лет тридцати, с огненными волосами и очень бледной кожей, какая часто бывает у рыжих.

– Моя фамилия Локсли. Я решил зайти и поздороваться с вами.

Алан едва не сказал, что его фамилия Грумбридж, однако вовремя вспомнил.

– Пол Браунинг. Проходите.

Сосед вошел и огляделся.

– Нам повезло найти такое место, – заметил он. – Кстати, меня зовут Цезарь. Точнее, я сам зову себя Цезарем. Назвали-то меня Сесилом. В школьном спектакле «Юлий Цезарь» я играл заглавную роль и вроде как принял это имя.

– Вы действительно знаете сонеты Шекспира наизусть?

– Вам Уна сказала, да? – Цезарь улыбнулся. – Я не такой уж умник, просто у меня хорошая память. Уна – милая женщина, но сумасбродка. Она сказала мне, что сдала вам эту комнату, потому что вы читали какое-то эссе о кардинале Мэннинге. Не хотите пойти в «Элгин» или «Кенсингтон-парк» и пропустить чего-нибудь слабого?

– Слабого? – переспросил Алан.

– Ну, не крепкого то есть. Нет смысла в иносказаниях. Мы должны смотреть в лицо реальности, как сказал бы Эмброуз. Вы не против, если мы позовем с собой Уну?

Алан ответил, что не против, но если вдруг вернется ее муж? Цезарь посмотрел на него искоса и сообщил, что этого, слава богу, можно не бояться. Однако, вернувшись, он сказал, что Уна не может пойти, потому что ждет телефонного звонка из Джакарты, поэтому они отправились в бар отеля «Кенсингтон-парк» вдвоем.