— Ну, Никита, что сегодня мешает жить? — говорил он с молодцеватой подтянутостью, отчего казался еще выше.

Мозырь сидел в своей обычной позе у стены с подушкой, уйдя в свои мысли глубоко-глубоко, так что без движения его ноги стали затекать.

— Как и всегда, — оскалился он в ответ, подняв голову и зажмурившись, точно вернулся с того света. — То же, что заставляет выживать.

— Программы?

— Они самые. Но сегодня больше не внутренние беспокоят, а внешние. Зачем нам мозги пудрят? «Будь таким, будь сяким!» А в подоплеке: «Будь как я!» Им от этого лучше?

— Да кому им? Тем, которые следят?

— А весь секрет в том, — пропустил Никита Мозырь, — чтобы вести жизнь, свойственную свои программам. И наплевать на всех.

— А если всем будет плевать?

— Страшно подумать! Сейчас-то всем на всех только чихать.

Олег Держикрач усмехнулся. Он вспомнил свои сообщения в группе, но в чужих устах его мысли выглядели глупо. А Никита Мозырь гнул свое:

— Каждый выгоды ищет, я тех, кто мозги пудрит, понимаю. Но зачем их слушают?

У Олега Держикрача всплыл вдруг Сидор Куляш, превозносимое им медийное пространство, где после своей гибели поселились боги.

— Значит, и у них своя программа, — произнес он, чтобы не молчать.

Никита Мозырь выдернул перо, торчавшее из подушки, и, сдунув с ладони, сосредоточенно наблюдал, как оно, кружась, точно затягиваемое воронкой, опускалось на пол.

— А если в программе сбой? Это и есть ненормальность? В разные века с ума сходят по-разному. Разве не безумцы изгоняли бесов? Разве не сумасшедшие призывали к бедности? А представьте инопланетянина, который изучает нашу жизнь. Ему говорят: цивилизация, закон… Уверяют, жизнь бесценна, за убийство из-за решетки не выйдешь. А потом сбрасывают бомбу, и миллионов нет. Война, объясняют. Боже, закричит инопланетянин, да они все ненормальные!

— Да, все зависит от точки зрения, — промямлил Олег Держикрач, вспомнив пациентку, которой посоветовал пересесть на велосипед. Однако такой радикальный взгляд на вещи пригвоздил его к стене. «Еще один «Раскольников»», — подумал он. — Зачем ему я? Пора выписывать».

— У каждого своя правда, — повернулся он к альбиносу с голубыми глазами.

— И своя выгода, — выстрелил ему в спину Никита Мозырь.

Преподаватель философии лежал с суицидом. «Холост, детей нет, — сообщала его истории болезни. — Жалобы на эмоциональную опустошенность и утрату вкуса». Сначала преподаватель философии пошел на поправку. Он легко вступал в беседу, называя свою попытку самоубийства ребячеством. «Нервы сдали, — краснел он. — Будто и не со мной было». Но в последнюю неделю ему стало хуже. Он отказывался от еды, и его держали на капельницах.

— Опять тарелка не тронута, — деланно рассердился Олег Держикрач. — Так никогда не поправитесь.

— А зачем? Я не чувствую, что живу, может, почувствую, как умираю.

— Ну, вы же философ, — переменил тон Олег Держикрач. — Разве можно поддаваться настроению? Будьте стоиком!

Олег Держикрач бодрился, но, заглядывая в помутневшие васильковые глаза, думал, что его собственная тень давно не повторяет движений, а слова не отражают правды. Посидев с минуту, он поспешно встал, в дверях пожелал всем скорейшего выздоровления, нагнувшись, чтобы не задеть косяк, вышел, и, вызвав в кабинет сестру, повысил альбиносу дозу транквилизаторов.

— Все же скотская у меня работа, — жаловался он жене. — Кажется уже столько лет, а привыкнуть все не могу. Может, не то избрал?

— Ну что ты, — успокаивала жена. — Ты же психиатр от бога.

«Значит, профессия от дьявола», — добавил про себя Олег Держикрач.

Лето стояло невыносимо жаркое, окна в палатах держали открытыми, так что знойный воздух, как беглец, проникал сквозь железные решетки. День походил на день: в процедурной из рук медсестры получали таблетки, запивали водой, демонстрируя после язык, в столовой после ужина смотрели сериалы, а перед сном Никита Мозырь развлекал всех своими странными речами. Санджар Быхеев проходил комиссию на получение инвалидности, и он то и дело приставал к казаху.

— Ты вот, Санджар, инвалидности добиваешься, чтобы сесть на группу и жить на пенсию. Так не волнуйся — ее за одну веру в воскресение из мертвых дадут. А эпитафией что возьмешь? «Оки-чмоки, еще увидимся»?

Все ржали, но у казаха были крепкие нервы, и он лишь молча крестился на образок.

— А ты, Санджар, верно, и в Страшный суд веришь, — донимал его Никита Мозырь, — а я как представлю своих предков до семнадцатого колена воскресшими, так в дрожь бросает. Бородатые, немытые, за царя-батюшку лбы в церквях расшибали. Они от меня дальше, чем обезьяна…

— Ты что же, анархист? — не выдерживал казах.

— Еретик и смутьян. И мои же предки меня бы сожгли! Уж лучше произойти от обезьяны.

— Так и время было другое, думаешь, над нашим не посмеются? А судить будут каждого по своей мерке. Программе, по-твоему.

— Точно, когда воскресну, у меня с предками произойдет конфликт программ. Поэтому обезьянья для меня безопаснее, и вирусов нет — не заразишься.

— Выходит, вы иван, не помнящий родства? — повернулся от стенки преподаватель философии. — И суда над собой не ждете? И оценивать себя не разрешаете?

Никита Мозырь вздохнул.

— Один человек на свете, и нет у него ни отца, ни матери, ни дедов, ни прадедов. А дети его, как перекати-поле, дунул ветер — и нет их. А ответ ему держать не перед кем, потому что нет у него ни заступника, ни судьи, кроме самого него.

— Да вы прямо малый пророк…

— Каков есть.

— Программа у него такая, — зло проворчал Санджар Быхеев, и, прекращая дискуссию, выключил в палате свет.

Осень принесла с собой обострение, и в больнице был наплыв, так что Олег Держикрач сбился с ног. В интернетовской группе он теперь появлялся редко, решая, кому передать администраторство. Ему казалось, что группа выродилась, превратившись в сообщество анонимных маргиналов. «На работе хватает, — думал он. — Черти что обсуждают, превратив группу в клуб знакомств». Сообщения «Модэста Одинарова» отправляли с компьютера «Ульяны Гроховец», IP-адреса совпадали, и Олег Держикрач сделал неправильный вывод. В болезнь Модеста Одинарова он не поверил — приговоренные так себя не ведут. Олег Держикрач был опытным психиатром. Не поверил он и «Раскольникову», мало ли сопляков насмотрелись гангстерских фильмов, и история заказного убийства выглядела в его глазах неубедительно. Вынеся на голосование вопрос об исключении «Раскольникова», Олег Держикрач ставил эксперимент, ему была интересна реакция группы, он гадал, какое решение примут ее члены. Едва сдерживая усмешку, он видел, что все клюнули на выдумку «Раскольникова», видел испуг, в котором не было сострадания, и относился к ним, как к паукам, которых рассматривал в банке. Олег Держикрач был хорошим психиатром. Все люди были для него пациентами, а к ним он относился, как к подопытным кроликам, еще с университетской скамьи, когда собирал материал для диссертации. Осень пришла неожиданно, как почтальон, стучавший дважды — обрушив дожди и шквалистый ветер, так что в больнице пришлось раньше срока закрывать ставни. В палате № 6 не стихали монологи Никиты Мозырь.