современный собачий свисток; в действительности же… да, это и в самом деле был свисток. Он поднес его к губам, но свисток оказался засоренным мелким, затвердевшим песком, а может, и землей. Постукивание по свистку ничего не дало, пришлось воспользоваться ножом. Очень аккуратно – как ему и было свойственно – Паркинс выскреб землю на лист бумаги и пошел к окну, дабы высыпать ее наружу. Ночь стояла светлая и яркая. Открыв окно, он бросил взгляд на море и заметил, что напротив гостиницы, будто на посту, стоит запоздалый путник. Слегка удивившись тому, что в Бернстоу люди гуляют допоздна, Паркинс закрыл окно и снова поднес свисток к свету. На нем были царапины! И не просто царапины, а буквы! После недолгой чистки глубоко вырезанная надпись стала отчетливой. По серьезном размышлении профессору пришлось признать, что значение ее ему столь же непонятно, как и слова, начертанные на стене перед Валтасаром. Надписи были с обеих сторон свистка. Одна из них гласила:

FLA

FUR BIS

FLE[32]

Другая же была следующей:

QUIS EST ISTE QUI VENIT

«Мне следовало бы понимать, что здесь написано, – подумал он, – но латинский я, кажется, подзабыл. Ведь, если подумать, я даже не знаю, как по-латыни „свисток“. Длинное предложение понятно. Оно переводится как: „Кем будет тот, кто придет?“ А не свистнуть ли и посмотреть, что будет?»

И он свистнул на пробу. И замер – звук, который он извлек из свистка, совершенно неожиданно приятно удивил его. В этой ноте чувствовалась необыкновенная беспредельность – ему казалось, что свист слышен на мили вокруг. А еще он (как и многие запахи) обладал силой вызывать в голове картинки. На мгновение ему совершенно ясно привиделся безграничный ночной простор, дует свежий ветер, и посреди этого необъятного мрака одинокая фигура… правда, что она делала, он не понял. Возможно, он увидел бы и побольше, если бы видение его внезапно не прервал сильный порыв ветра, столь неожиданный, что он бросил взгляд на окно – снаружи мелькнуло белое крыло какой-то морской птицы.

Звук свистка так очаровал его, что он не смог удержаться, чтобы не свистнуть снова, на сей раз смелее. Короткая нота прозвучала чуть громче, а может, и так же. Но повторение развеяло его иллюзии, как он надеялся – картинка не появилась. «Но что такое? О господи! какой сильный ветер! Как страшно он дует! Ну конечно! Так я и знал! Эта оконная задвижка ни на что не годится! О! Ну вот… свечи погасли. Да комнату сейчас просто в клочья разорвет».

Сначала было необходимо закрыть окно. Вы бы уже сосчитали до двадцати, а Паркинс все еще воевал с окошком, которое сопротивлялось ему с силой, которой выталкивают из комнаты здорового грабителя. Противодействие прекратилось в одну секунду. Окно захлопнулось, задвижка защелкнулась. Теперь следовало зажечь свечи и проверить нанесенный ущерб. Нет, ничего страшного не произошло, даже стекло не разбилось. Но этот шум несомненно потревожил по крайней мере одного постояльца гостиницы – этажом выше слышалась тяжелая поступь полковника. Он ворчал.

Несмотря на то что ветер поднялся быстро, стих он далеко не сразу. Он все дул и дул, со стонами проносясь мимо дома. Временами крик его был столь одиноким, как безучастно отметил Паркинс, что люди с воображением почувствуют себя явно не по себе; ну а лишенные воображения, подумал он минут через пятнадцать, тоже ощущали бы себя гораздо счастливее, не будь его.

Ветер ли, гольф или исследование приории подействовали на Паркинса, только заснуть он не мог. Мало того, заснуть он не мог так долго, что ему стало казаться (со мной тоже такое происходит в подобных ситуациях), что он страшно болен. И он лежал, прислушиваясь к стуку сердца, и ждал, что оно вот-вот остановится. Он начал опасаться за состояние легких, мозга, печени, ну и всех остальных органов. Он не сомневался, что, как только начнет рассветать, все страхи его улетучатся, но в данный момент он был не в состоянии не думать об этом. Правда, легкое удовольствие ему доставляла мысль, что в таком положении не он один. Кто-то по соседству (в темноте трудно было определить где именно) тоже ворочался на кровати.

На следующей стадии Паркинс закрыл глаза и постановил заснуть во что бы то ни стало. Но волнение вновь дало себя знать, только в иной форме: появились видения. Exporto crede[33], перед глазами возникают картинки, когда пытаешься уснуть, и часто они бывают так неприятны, что приходится открывать глаза, дабы избавиться от них.

Но вышеуказанный способ Паркинсу не помог. Картинка, которую видел он, упорно не покидала его. Разумеется, когда он открывал глаза, она исчезала. Но как только он закрывал глаза снова, она была тут как тут. А видел он следующее.

Длинный берег – полоса гальки, полоса песка. Через небольшие равные интервалы черные волнорезы, тянущиеся к воде. То есть пейзаж, ничем не отличающийся от того, который он видел днем. Хмурая погода – возникало впечатление, что то ли надвигается гроза, то ли это просто поздний зимний вечер, то ли моросит холодный дождь.

Поначалу на этой открытой сцене было пусто. Затем вдалеке появлялась покачивающаяся черная фигура. Через мгновение становилось ясно, что это мужчина. Он бежал, перебираясь через волнорезы и поминутно оглядываясь. Чем ближе он подходил, тем становилось яснее, что он не только сильно встревожен, но и безумно испуган, хотя выражение лица его не менялось. Более того, он был явно на исходе сил, и очередное препятствие давалось ему все с большим и большим трудом. «Удастся ли ему вскарабкаться на следующее? – волновался Паркинс. – Оно, кажется, выше предыдущих». Удалось: подтянувшись, он перебросил себя через волнорез и упал на кучу с другой стороны (ближайшей к зрителю). И остался стоять на четвереньках, словно встать уже был не в состоянии. С выражением муки и страха глядел он вверх.

До этого момента было совершенно непонятно, чего сильно боится беглец. Но теперь вдали блеснуло что-то светлое, оно суматошно металось из стороны в сторону, продвигаясь вперед с необычайной скоростью. Фигура быстро приближалась, но из-за ее бледного развевающегося одеяния было трудно различить, что она собой представляет. И что-то в ее движениях было такое, из-за чего Паркинсу не хотелось видеть ее вблизи. Временами она останавливалась, вздымала руки, наклонялась к земле и, не выпрямляясь, бежала к воде, потом обратно; затем разгибалась и вновь продолжала бег вперед, причем со скоростью, которая не только изумляла, но и