Позавтракав глазуньей и бутербродами с ветчиной, я почувствовал себя великолепно. Большая чашка горячего крепкого кофе и пара сигарет добавили очков сегодняшнему утру, которое и без этого стремительно шло к вершине хит-парада. Порой так мало нужно для… Ну не для счастья, конечно, но для хорошего настроения точно. А порой невообразимо много, я бы даже сказал, катастрофически много.

50

Через полчаса мы уже ехали к маме, купив по дороге свежие цветы, ее любимые тюльпаны. Мы оба молчали и жадно курили.

А когда наконец приехали, отец тут же выпрыгнул из машины и быстро-быстро зашагал к входным воротам. Закрыв машину и взяв цветы, я поспешил за ним. К своему стыду, я совершенно не помнил, где искать маму. Мое сознание ловко перетасовало все, что несли в себе те кошмарные дни, а потому память на этот раз мне не поможет.

Как только я оказался за воротами, мир совершенно преобразился. Мгновение назад воздух весь был наполнен запахами, его вдоль и поперек прорезали какие-то звуки: гул города, пение птиц, тихие разговоры старушек, стоящих с пластмассовыми венками, а потом… Раз! И все замерло. Тсс! Ни звука.

Я догнал отца и молча пошел за ним. И вскоре мы уже были с мамой. Осторожно положив цветы на совсем свежий, чуть-чуть просевший земляной холмик, я тихо стоял и говорил с ней, еле заметно шевеля губами.

Я сказал ей все. Сказал, как безумно скучаю по ней, как люблю ее и как она необходима нам с отцом. Надеюсь, она услышала и где-то там высоко нежно и счастливо улыбнулась. Потом настала очередь отца, и я оставил их одних. Сейчас я вновь был лишний, несмотря на мою любовь и на то, что я был плодом их любви. Иногда даже любимые бывают лишними. И сейчас я был лишним. Посмотрев, как отец осторожно опустился на корточки возле самой могилки, я вышел, притворил за собой калитку и медленно пошел вдоль таких же оградок, за которыми больше не было ничего, кроме крестов, каменных плит или памятников. Память. За всем этим скрывалась лишь она.

Я шел и читал все, что попадало на глаза. Фамилии, имена, даты жизни, строчки гениальных стихотворений или простые: «Мы любим тебя». И все это представлялось мне таким ненужным, неважным и пустым, что на какое-то мгновение я даже подумал: «А зачем это все?» Я видел фотографии счастливых и беззаботных людей, которых больше нет. Может быть, поэтому они так счастливы и беззаботны? Хотя не думаю, не уверен. И мне все-таки кажется, что фотографиям место в домашних альбомах, а не на холодных могильных плитах. Ничего хорошего здесь в голову прийти все равно не может. А эти улыбки в таком месте способны вызвать лишь слезы. Нехорошие слезы. Даже даты жизни, мне кажется, здесь ни к чему. Зачем? Чтобы лишний раз показать всем, как несправедлива жизнь? Этих дорогих нам людей больше нет, а потому не важно, сколько они были на этой планете. Важно, сколько места мы оставили для них в наших сердцах. Вот что важно.

Я оглянулся. Отец уже шел за мной. Я подождал его, и мы молча зашагали к выходу.

51

Вторую половину дня мы провели вместе. Просто сидели на кухне, вспоминая семейные истории и перебирая фотографии. Я даже успел заметить, что отцу, возможно, стало легче. По крайней мере он как-то немного оживился. Более охотно вспоминал все связанное с мамой и вообще был более разговорчив. Очень часто он возвращался к разговору о Тане, о дочке, но мне не хотелось ему всего рассказывать. Зачем? Чтобы у него в голове осела еще одна проблема? А потому на все его «Нужно помириться. Это же твоя семья» я спокойно отвечал: «Да, папа. Конечно, папа. Это так, ерунда, перебесимся» – или что-то в этом роде. Но было видно, что отец был несколько расстроен, что не получил исчерпывающий ответ.

Если бы я знал тогда, с чем связаны все эти вопросы и такое его поведение. Если бы я знал, какой ужасный вечер ждет меня впереди. Если бы я знал. То я бы… Что бы я сделал? Да ничего.

Около семи часов вечера я собрался домой. Я еще раз поинтересовался, не поедет ли отец ко мне, хотя бы на пару дней, но вновь услышал отказ. Но пообещал, что мы вновь вернемся к этому разговору через несколько дней. Легко как-то пообещал. Отец вышел со мной к лифтам, мы обнялись, похлопали друг друга по спинам, а когда двери лифта закрывались, он что-то негромко сказал, но я не расслышал. Жаль. Очень жаль.

52

Не успев еще плотно затворить за собой дверь, я уже знал, что в моем доме что-то не так. Не знаю, это трудно объяснить. Просто раз – и что-то не так. А что, никто не знает. Но дело не в Сашке, вернее, не в том, что он приехал. Я ощущал, как изменилась атмосфера всего дома, сам дом. Казалось, что он всеми силами хочет что-то сообщить мне, пока я вот здесь, в прихожей. И именно об этом кричит тишина, разрывая мои барабанные перепонки. Это страшно, когда слышишь крик тишины. Невыносимо страшно.

Первым моим желанием было развернуться и выйти на улицу, а потом… Бежать, бежать и бежать. Без оглядки, без каких-либо мыслей. Бежать так, как бегал в десятилетнем возрасте, когда на даче с пацанами забирался в чужой сад за яблоками. Когда слышишь чей-то из друзей, все равно чей, крик «Шухер!», а дальше тебе уже все равно; единственное, что ты знаешь, что нужно делать ноги, приятель. И ты бежишь. Сердце выскакивает из груди, в голове стучит, ты что-то слышишь, но ничего не понимаешь. Ты бежишь. И ты здорово это делаешь. А потом… Потом ты сидишь где-нибудь в кустах с этими же пацанами, грызешь эти яблоки, а на душе спокойно, как-то очень спокойно.

А потому сейчас мне безумно не хватало пары-тройки яблок за пазухой и того пронзительного крика «шухер». И сердце… Оно упрямо делало фальстарты. «Я никуда не бегу», – говорил я ему. Но какое дело сердцу до здравого смысла? Так что занимайся своими делами, приятель, а я займусь своими, сердечными. О’кей? Сердечными? Ты смеешься? Или ты имеешь в виду инфаркт миокарда? Так вот, учти, мне он совсем не нужен. Я попытался улыбнуться. Представляю, как это выглядит со стороны. Кошмар. Господи, почему же так страшно? Ведь я в своем доме. Здесь все делал я. Ну или почти все. Это ведь он существует для меня, а не я для него. А следовательно, здесь нет места страху. Но мне было страшно. Господи, как же мне было страшно. Снова, как тогда. Тогда…

Не раздеваясь, на цыпочках я прошел к двери, ведущей в жилую часть первого этажа. Поворот ручки – и дверь привычно пошла на меня. Темно. Сердце. Тяжелые виски. Нужно закурить.

Я зажег зажигалку, сигарета привычно затрещала. Попробуйте прикурить в полной темноте и тишине, уверяю, незабываемое ощущение. Курить не обязательно, просто прикурите то есть подержите зажженную зажигалку в десяти сантиметрах от своего лица, пытаясь при этом разглядеть, что же вас окружает в этой проклятой тяжелой темноте.

Мне хватило секунды. А дальше страх, сплошной чудовищный страх. Сигаретный дым встал поперек горла и наотрез отказался впустить в мои легкие хоть один кубический сантиметр кислорода. А он был необходим. Кислород. Боже, как мне была нужна пара-другая хороших глубоких вздохов. Но страх холодными стальными обручами сдавил мою грудную клетку. Кровь под чудовищным давлением хлынула по сосудам. Ты раньше задумывался о повышенном холестерине, приятель? Поздравляю, пришло время. Ноги, какой там, два столбика из папье-маше, подогнулись, и я рухнул посреди холла. Что происходит?!