Вспышка.

Еще вспышка.

И тут неожиданно призрак Джема сжал горячий уголек в пальцах, и уголек исчез.

У Полти закружилась голова.

— Сколько протянет? Это трудно сказать.

— Они пытаются встретиться?

— Да. Пытаются.

Сознание Элы было отуманено зельем. Прежде чем она уснула окончательно, ей вдруг показалось, что её жизнь всегда и была такой, что все слова, которые она когда-либо слышала, звучали вот так: словно монотонное жужжание насекомых, бессмысленно снующих туда-сюда. Ее словно окутало какой-то пеленой, и хотя эта пелена казалась Эле легкой, непрочной, как паутина, руки её так ослабли, что у нее не было сил даже поднять их. Паутина не отпускала ее. Порой она вдруг отлетала, и тогда Эла дышала полной грудью, но сейчас, когда внешний мир сковал ледяной холод сезона Агониса, паутина, окутывавшая Элу, стала прочнее и толще.

Она стала похожа на зелье.

Липкое, сонное зелье.

А потом Полти увидел, что мальчик-калека опять сидит на стуле с высокой прямой спинкой, как ни в чем не бывало.

Как будто ничего не было.

Но ведь было!

Музыка все звучала, и Полти вдруг охватило отчаяние, похожее на резкую тошноту. Он шагнул к камину. Взметнулось золотистое пламя. В глубине Полти увидел большой уголек. Наверняка тот самый, который схватил калека. Наверняка!

Но как он смог?

Этого Полти не знал, он знал другое: он тоже должен схватить этот уголек. Пламя обжигало жаром брови, ресницы, волосы. Ему казалось, что его щеки поджариваются. Полти сунул руку в огонь. Боль оказалась так сильна, что у него даже не хватило сил закричать. Он даже руку не сразу отдернул.

А потом все кончилось.

Толстяк Полти отскочил от камина с диким воплем, бросился к занавесу и попытался потушить загоревшийся рукав рубахи. А потом он убежал, и Джем остался наедине с Варнавой.

Он знал: рыжий мальчишка больше никогда не явится к нему.

— О, как славно. Действует замечательно, правда?

Умбекка подошла к изголовью кровати Элы. Досточтимый Воксвелл стоял рядом с ней. Племянница Умбекки крепко проспала весь вечер.

— Бедняжка Эла. Ей так больно. Вот бы ей подольше спать.

— Подольше и… почаще?

— Друг мой, вы часто упоминали об опасности кровоизлияния. А бедняжка Эла порой так волнуется, что…

Тут тетка была права. Эла яростно, но тщетно пыталась удержаться от падения в темные бездны недуга, готовые поглотить её в любой миг. Иногда она плакала. Иногда проклинала судьбу. Иногда вставала с постели и отказывалась ложиться. Тогда Эла ходила из угла в угол по своей комнате, не обращая внимания на увещевания тетки, да и не только по комнате — она выходила в коридоры, а там было так холодно… И в конце концов падала в обморок. Тогда снова нападала лихорадка, и все попытки тетки вылечить Элу приводили к тому, что здоровье несчастной только ухудшалось. Умбекка очень надеялась на снотворное — может быть, оно поможет бедняжке Эле смириться с судьбой.

Толстуха улыбнулась и высказала эту мысль вслух.

— Гм-м, — протянул досточтимый Воксвелл, поскреб подбородок и нахмурил брови. Когда он заговорил, в голосе его звучала твердость. — Надеюсь, вы понимаете, госпожа моя, что подобные снадобья должны применяться только… изредка? Последствия превышения дозировки могут быть весьма серьезны. Думаю, вы все понимаете, мне и не стоило напоминать.

Лекарь взял мешок. Сгущались сумерки. Ему было пора возвращаться домой.

Красные щеки Умбекки стали еще краснее.

— Конечно, досточтимый, у меня и в мыслях не было… И она проводила лекаря до лестницы.

— Варнава, как это вышло? — поинтересовался Джем позже, после того, как они с карликом сыграли партию в зензанские шахматы.

Но карлик, конечно, ничего не ответил ему. Он встал на колени у кровати Джема и запустил на полу волчок.

Джем не сводил глаз с волчка. Он смотрел и смотрел на него. Камин жарко пылал. За узким окном-бойницей падал снег.

— Досточтимый, я не уверена… — проговорила Умбекка.

— Наш храм разрушается! — выкрикивал лекарь. — Быть может, настанет Возрождение, а быть может, и нет! Но мы, те, кто еще хранит веру предков, должны собираться, елико возможно, на общую молитву! Только так мы сможем пережить эти смутные времена!

Они стояли под аркой перед выходом во внутренний двор замка. Лекарь, уже надевший перчатки и обмотавший шею длинным шарфом, возился с пуговицами широченного плаща.

Падал легкий снежок, и костлявая клячонка лекаря, запряженная в обшарпанную карету, сильно дрожала от холода и переступала с ноги на ногу. Стефель держал вожжи. Нос его от мороза покраснел. Мальчишка, сын лекаря, уже сидел в повозке. Вид у него был напуганный, он время от времени постанывал.

— Госпожа моя, думайте о своей вере, не забывайте, — вещал тем временем Воксвелл. — Ирион ушел с богоугодного пути. К счастью, король красномундирников свержен. Однако зараза распространяется. Откройте глаза, посмотрите вокруг! Долго ли еще ждать того времени, когда и вы отступитесь?

Эти слова лекарь повторял постоянно. Но до сегодняшнего дня Умбекка относилась к излияниям Воксвелла с известной долей сомнений. Она в свое время дала обет. Она исполняла свой долг. А сейчас, озабоченно нахмурившись, она следила за тем, как лекарь достает из кармана плаща шерстяную шапку. Почему-то Умбекке пришло в голову, что и эту шапку, перчатки и шарф давным-давно связала жена досточтимого Воксвелла — тощая, болезненная особа. И от этой мысли толстухе Умбекке почему-то вдруг стало невыразимо больно.

Стефель кашлянул и сплюнул.

— Когда мы с вами видимся, — продолжал лекарь, — мы чувствуем, как важна наша вера. Но нужно, чтобы как можно больше людей присоединилось к нам. Нас должно стать больше, хотя, безусловно, дело не только в том, сколько нас. Добрая госпожа, если бы на наших собраниях появились вы, то, без сомнения, вы бы стали нашей путеводной звездой.

Стефель задумчиво изучал свой плевок на булыжной мостовой. Полти помимо воли тоже уставился на плевок. Слюна в сумерках, на скользких камнях казалась каким-то живым существом. Но через несколько мгновений колеса повозки раздавят это существо. Стефелю, наверное, будет жалко. А Полти — ни капельки.

Повозка заскрипела, когда лекарь, отдуваясь, взобрался на козлы.

— Через два дня — Чернолуние. Прислать за вами карету, добрая госпожа?

Умбекка потупилась, прикусила губу. Долг. Обет. Но все же… вероятно, собрания, проводимые досточтимым Воксвеллом, помогли бы ей уверовать еще глубже, чем она веровала теперь?

«О, даже не знаю, досточтимый Воксвелл», — могла бы ответить Умбекка, но учтиво кивнула, а лекарь уже ударил вожжами свою несчастную клячу.