— Такое впечатление, будто их не кормили с самого рождения. И не мыли… — Руни вдруг увидел что-то и запнулся. Оторопело взглянул на Шарки: — У нее полная голова вшей. Просто кишат… Ты когда-нибудь уже дезинфицировал свой «Хаммер»?

* * *

— Да ничего удивительного. В этой стране все возможно. Долбаные айраки! Еще с деревьев не слезли, а уже понтуются вовсю, дяде Сэму угрожают!.. — Санчес привычно поискал глазами в темноте Прикквистера, но наткнулся на силуэт профессора Макфлая, напоминающий раскинувшийся вширь горный массив. — А вот у нас теперь есть профессор! Пусть он прочитает нам лекцию, как первобытные народы воспитывали своих детенышей!

Макфлай, которому недавно пришлось освободить свое место в штабной машине для детей, а затем под сдержанное хихиканье морпехов забираться в кузов грузовика, что удалось лишь с третьей попытки, сидел сейчас, облокотившись рукой о борт, и ожесточенно мусолил потухшую сигару.

— Дети — суть источник грязи и зловония, — проговорил он.

— Суть чего? — нахмурился Санчес.

— Эту фразу произнес на одной пятничной проповеди мулла Муссияр в 932 году. Она означает, что даже в просвещенной Кордове, и не в первобытные времена, а в период расцвета арабской культуры воспитанию детей уделяли не слишком много внимания, — любезно пояснил Макфлай.

— О! В самую точку! — одобрил Санчес.

— Пожалуйста, поподробнее, профессор, — прогундосил из своего угла Джелли.

Солдаты рассмеялись.

— Извольте. Недоношенных детей умертвляли, — продолжал Макфлай. — Доношенных тоже, если год выдался неурожайный. Или если у папочки просто не сложился день. Папочка также мог проиграть своего ребенка в нарды или отдать в рабство в счет уплаты долга… Ну и… В общем, никаких тебе «Макдоналдсов», никаких детских каналов по ТВ, никаких розовых обоев с Микки-Маусами. Хорошим родителем считался тот, кто хорошо сечет свое чадо розгами. Другого воспитания не требовалось.

— Я не понял… это только у айраков, что ли, такое практиковалось? — спросил кто-то из темноты. — Ну, в смысле, в старые времена?

— Не только в старые. И не только у… я все-таки предпочитаю называть этот народ иракцами, — сказал Макфлай. — Хотя бы из уважения к нашему переводчику. Так вот, в Европе детей тоже не всегда считали «цветами жизни». В каком-нибудь средневековом Брюгге, каждую зиму на улице замерзали сотни беспризорных мальчишек и девчонок. Еще больше их погибало под копытами лошадей и колесами телег. Никому из вельможных, да и необязательно вельможных, всадников и в голову не пришло бы осадить коня перед выбежавшим на дорогу сорванцом. Сбил, задавил — ну и ладно, обычно даже не оглядывались… Ну и детское рабство, конечно…

Грузовик ощутимо тряхнуло на невидимой яме. Водитель с грохотом и треском переключился на пониженную передачу. Было слышно, как он у себя в кабине клянет местные дорожные службы. Но морпехи не унывали: ничего, селение уже близко, скоро они смогут перекусить и отдохнуть после трудного дня…

— Ну а этих-то они зачем довели до такого состояния? — подал вдруг голос Крейч, обычно не вмешивавшийся в общие разговоры.

— Что ты имеешь в виду? — обернулся к нему Санчес.

— Этих. Мальчика и девочку, — сказал Крейч.

— Ясно зачем! — встрял Джелли. — Это ж были шахиды, дубина ты! Это ж смертники!

— Сам ты дубина, — послышался из темноты голос Прикквистера. — Были бы они смертники, мы бы тут не болтали.

— Значит, что-то у них сорвалось! — гнул свое Джелли. — Он повторил еще раз для убедительности: — Смертники, говорю!.. — и, грозно помолчав, добавил: — Ничего, вот прибудем на точку, Мако разберется что к чему. Навешает кому надо.

— Кстати, а что за точка? — встрепенулся Фолз. — Деревня? Город? Как называется-то хоть?

— Какой-то крутой мегаполис, — ответил ему Джелли. — Только он на карте не обозначен почему-то.

— Как это не обозначен? Что за ерунда? Мы по туристской схеме, что ли, ориентируемся? Или где-то не туда свернули, а?

— На, смотри! Где мы могли не туда свернуть? — рявкнул на него Санчес, тыча пальцем в карту. — Тут один проспект на всю провинцию!

— Вы позволите? — сказал Макфлай. Он осторожно взял планшет с картой из его рук. — Мы где сейчас находимся?.. А-а, кажется, понял. Секунду…

Макфлай подслеповато всматривался, наклонив карту к свету карманного фонаря, который держал Санчес.

— Да, странно, джентльмены. Я ведь знаю эти места. Мы здесь три сезона копали, с 88-го по 91-й… Небольшое поселение эпохи Омейядов. Рыночная площадь, городские склады… Кроме нас, тут на двадцать километров ни души, одни только ковыли и тушканчики. За сигаретами, помню, аж в Нухаиб гоняли. Гм… Даже крохотного поселка не было, я точно помню.

Макфлай посмотрел на Фолза, потом на Санчеса, словно они знали ответ на все загадки.

— Единственное, что… Может, успели отстроиться здесь за это время?

Халиф и его муширы

Многие считали, что поход, так спешно и неожиданно предпринятый Аль-Хасаном, был ошибкой. Солнцеподобный ошибался и раньше; видит Аллах, он привык играть на струнах судьбы, словно у него в руках сковородник с медными прутьями, а не хрупкий и благородный инструмент. Халиф любил рисковать. Но этот его поход мог оказаться последним… Мысли эти, конечно же, вслух не высказывались, и даже в выражении лиц не проявлялись, но факты их подтверждали… Варвары пришли с запада, откуда Багдаду еще никто не осмеливался угрожать, поскольку на пути у захватчиков лежала Великая пустыня. До халифа доходили противоречивые сведения: то это были желтоволосые дьяволы, духи снегов, которые высадились на побережье Срединного моря, опустошили богатые портовые города и теперь шли в Багдад за новой добычей… То это были дикие степняки — наполовину люди, наполовину лошади, у которых в обычае питаться печенью поверженных врагов… А может, это были и те и другие, коих объединила общая ненасытная жадность и общая ненависть к культуре и наукам, процветавшим на землях халифата, и, конечно же, стремление к его несметным богатствам. О, зависть человеческая! О, алчность звериная, которые суть одно и то же! Беда правоверных мусульман в том, что свет золотых вершин цивилизации горит слишком ярко, привлекая дикие и голодные племена из далеких земель…

Когда Аль-Хасану доложили, что войско варваров прошло через пустыню, разбило передовые отряды эмира Казима и сожгло несколько селений на западных границах, он решил сам выйти им навстречу. Советники-муширы, мудрейшие из мудрейших, чьим речам внимал еще покойный отец Аль-Хасана, убеждали его выждать в стенах Багдада, выждать, пока варвары, и так вымотанные переходом через пески, не обескровеют под ударами Казима и сами не приползут к нему, моля о пощаде.

Но халиф настоял на своем. Он собрался в два дня и вышел на запад. Гордый Аль-Хасан снарядил в поход пышную свиту, словно собирался не на войну, а на сентябрьскую охоту. В обозе с ним ехали все шесть муширов, в том числе и седой почтенный Бен-Барух, главный мушир и провидец, который громче других убеждал его не покидать Багдад. Видит Аллах, ехал он не по своей воле, поскольку вдобавок ко всему еще страдал острой подагрой. Ехала даже юная принцесса Гия, чьим очам уж точно не пристало видеть ужасы войны, а нежному телу — переносить тяготы походной жизни.