Пока Йама трудился, рыбарь, его звали Кафис, рассказал, что он попал в эту липкую паутину после рассвета, когда искал яйца особого вида лысухи. Она гнездится в самой чаще смоковниц.

— Яйцо съесть, конечно, неплохо, — сказал Кафис, — но не настолько, чтоб за него умереть.

Кафис причалил к смоковнице прошлой ночью. Он видел сражение и решил, что разумнее спрятаться.

— Так что я дважды дурак.

Пока рыбарь рассказывал, Йама вырезал кусок из губчатой подстилки на тропе и привязал ловушку к опорному корню. Чтобы отрезать веревку, ему пришлось взять лезвие короткого копья, которое нашлось у рыбаря. И он несколько раз порезал ладонь. Он пососал неглубокие порезы и замаскировал дыру на тропе. Место было удачным, на крутом повороте дорожки, и любой, кто в спешке пройдет по ней, должен будет туда наступить.

Он спросил:

— Ты видел все сражение?

— Загорелся большой корабль. А потом маленький баркас, он уже три дня стоял на якоре перед городом Болотного Племени, увидел, наверное, врага, потому что стал палить в темноту.

— Но там был еще один корабль, громадный и сверкающий. Он растаял в тумане…

Рыбарь поразмыслил и сказал:

— Я спрятался, когда началась стрельба, как любой, у кого есть хоть капля здравого смысла. Ты видел третий корабль? Ну ты, наверное, был ближе, чем я, и думаю, увидел больше, чем тебе хотелось.

— Может, это и правда.

Йама встал, опираясь на толстое древко копья.

— Река все унесет, ей только дай. Мы на это так смотрим. Что сегодня сделано, завтра унесет река. И начинай все сначала. Он может сегодня и не прийти. И даже завтра. Ты не станешь так долго ждать. Возьми лодку и оставь меня моей судьбе. Я ее заслужил.

— Мой отец запретил такие вещи.

— Они дьяволы, эти Болотные люди. — Лучи солнца пробились сквозь густую листву смоковницы и осветили лицо рыбаря. Он прищурился и добавил:

— Если бы ты смог принести воды, вот была бы милость.

Йама нашел в ялике котелок. Он как раз зачерпывал воду у края мшистой полянки, когда заметил маленькую лодку, явно направляющуюся к островку. Это был скиф, на веслах сидел один человек. Пока Йама добрался до края смоковницы и спрятался в ее шелестящих листьях высоко над поляной, скиф уже огибал гущу воздушных корней вокруг смоковницы.

Йама узнал этого человека. Грог или Грег. Один из бессемейных батраков, обрабатывающих садки с мидиями в устье Бриса. Он был тяжел и медлителен, носил один только засаленный килт. Серая кожа на плечах и спине покрыта ярко-красной сыпью — предвестником рака кожи. Он часто развивается у Амнанов, которые подолгу работают на солнце.

Сердце Йамы бешено колотилось, во рту пересохло, он следил, как пришелец привязал свой скиф, осмотрел лодку рыбаря и холодные угли в черепашьем панцире, потом бесконечно долго мочился в воду и, наконец, пошел по тропе.

Йама стал спускаться, неуклюже из-за короткого копья рыбаря, которое он не решился выпустить из рук. И тут раздался крик, то ли Амнана, то ли рыбаря. Он спугнул двух цапель, примостившихся на верхних ветвях смоковницы; птицы поднялись в воздух и, хлопая крыльями, улетели, а Йама стал красться по тропе, сжимая обеими руками копье.

На повороте тропинки что-то дико трепыхалось в листве. Провалившись по бедра в ловушку, в яме барахтался человек. Как раз там, где Йама вырезал подстилку тропы и спрятал капкан. Капкан был длиною в две пяди, с широким отверстием, к концу он сужался. Сплетенный из гибких молодых корней, он имел внутри острые бамбуковые колья, направленные так, чтобы рыба, войдя внутрь за наживкой, не смогла выйти назад. Теперь эти колья впивались своими остриями в ногу пришельца, когда он пытался освободиться. Он истекал кровью и выл от боли, нагнувшись к ноге, как человек, пытающийся снять слишком тесный башмак. Йаму он не видел, пока острие копья не коснулось жирных складок на его крапчатой коже.

Йама забрал у пришельца спрей, растворяющий клей на нитях, и освободил Кафиса, тот сразу хотел убить человека, который убил бы и съел его самого, но Йама не позволил, и Кафис вынужден был удовлетвориться тем, что связал ему за спиной большие пальцы и оставил с одной ногой в ловушке.

Как только они скрылись из виду, человек начал кричать:

— Я ведь отдал вам спрей! Я не хотел ничего плохого!

Отпусти меня, господин. Отпусти меня, и я ничего не скажу! Я клянусь!

Кафис и Йама отчалили от смоковницы, а он все кричал и кричал.

Костлявые голени рыбаря были так длинны, что колени торчали выше темени, когда он скрючился в ялике.

Греб он медленными сноровистыми движениями. Нити ловушки оставили на нем сотни красных рубцов. Он сказал, что, как только его кровь разогреется, он перевезет Йаму на берег.

— То есть если ты не возражаешь помочь мне с ночным уловом.

— Ты мог бы доставить меня в Эолис, это недалеко.

Кафис кивнул:

— Конечно, недалеко, но у меня уйдет целый день, ведь надо грести против течения. Кое-кто из наших ездит туда торговать, оттуда я в прошлом году и получил свой прекрасный наконечник для копья. Но мы никогда не выходим из лодок, когда приезжаем туда, потому что это мерзкий город.

Йама сказал:

— Я там живу. Тебе нечего бояться. Даже если этот человек сумеет освободиться, его сожгут за то, что он хотел тебя убить.

— Возможно. Но тогда его семья объявит вендетту моей семье. Так уж заведено. — Кафис посмотрел на Йаму и сказал:

— Помоги мне с удочками, а потом я отвезу тебя на берег. Пешком ты дойдешь быстрее, чем я буду грести. Но, думаю, тебе не помешает позавтракать, прежде чем отправляться в путь.

Они причалили у громадной смоковницы в полулиге ниже по течению. В перевернутом черепашьем панцире Кафис разжег из сухого мха костер и вскипятил в котелке чай, заварив ломкие полоски коры с кустика, который рос, по его словам, среди верхних ветвей смоковницы.

Когда чай стал закипать, Кафис бросил в него какие-то плоские семена, от которых напиток вспенился, и передал котелок Йаме.

Чай горчил, но уже после первого глотка Йама почувствовал, как прогревается его кровь, и выпил котелок до дна. Он сидел у огня и жевал кусок сухой рыбы, а Кафис сновал по покрытой мохом поляне, у которой они причалили, Своими длинными ногами, коротким телом, медлительными осторожными шагами рыбарь напоминал цаплю. У него были перепонки между пальцами, а крючковатые когти и хрящеватые шпоры на пятках помогали ходить по скользким переплетенным ветвям смоковниц.

Он собрал какие-то семечки, лишайник, особый вид мха, добыл жирных личинок жуков из крошащейся гнилой древесины и тут же их съел, выплевывая головки.

— Все, что человеку нужно, можно найти в смоковницах, — говорил Кафис. Рыбари обрабатывали листья и из волокнистой массы пряли и ткали себе одежду. Из молодых опорных корней делали ловушки и ребра лодок, а корпус ткали из полосок коры, вымоченных в древесном соке после перегонки. Вызревающие круглый год ядра плодов смоковницы перемалывались в муку. Яд, чтобы глушить рыбу, извлекался из кожи особого вида лягушек, живущих в крошечных водоемах, собирающихся в живых вазах бромелиад. Сотни видов рыб резвились среди корней, и тысячи видов растений селились на ветвях смоковниц. Все они находили свое применение, все имели своих духов-хранителей, и каждого следовало умилостивить.