Для того чтобы оторваться от водной поверхности, альбатросу требуется разгон. Взлетающий альбатрос напоминает катящийся по взлетной полосе аэродрома тяжело груженый Lancaster[21]. Во времена железнокорпусных барок, ходящих в Индию, Австралию и Китай, любимой забавой моряков была ловля птенцов альбатроса. Иногда их пускали гулять по палубе – фальшборт не давал им взлететь. Но играть роль всеобщих любимцев им мешал дурной нрав и привычка клевать, что ни попадя.

Я никогда не пытался поймать альбатросов и никогда не охотился на них. Пребывание в одиночестве среди безбрежной и враждебной стихии порождало во мне чувство товарищества по отношению ко всем живым существам. Я в то же время, не колеблясь, убил бы животное, если бы стал испытывать недостаток в пище.

Нам постоянно наносили визиты дельфины и киты. Я всегда был рад приветствовать дельфинов. Помимо испытываемого чувства близости к обладающим развитым интеллектом теплокровным созданиям, мне никогда не надоедало смотреть на устраиваемые ими гонки с яхтой. Дельфины крутились вокруг нас с невероятным проворством. Создавалось впечатление, будто в море сотни дельфинов, несмотря на это, они никогда не касались друг друга. К китам я относился с опаской. Я наблюдал огромное множество видов и некоторые представители семейства китовых были намного больше Suhaili. Мне оставалось лишь верить в то, что никому из них в голову не придет идея подплыть ближе и попытаться выяснить, что мы такое. Крупный голубой кит может, не напрягаясь, перевернуть лодку размером с Suhaili. Однако, как и в случае с птицами и дельфинами, мне всегда было одиноко, когда киты уплывали. Несмотря на невозможность коммуникации, я чувствовал: они испытывают те же проблемы, что и мы.

Я все еще испытывал беспокойство относительно точности показаний моего секстанта. Меня не оставляло чувство, что определение координат грешит небольшой погрешностью, которая будет все увеличиваться по мере продвижения в северном направлении. Приблизительно на полпути между мысом Доброй Надежды и Австралией лежат два маленьких пустынных острова – Амстердам и Святого Павла. Я направился к этим островам, пытаясь выяснить, доберусь ли до них в точно рассчитанное время. Как только яхта повернула, с севера подул довольно сильный ветер и я несколько подкорректировал курс в расчете на то, чтобы поймать максимальную скорость. Как следствие, мы обошли острова с юга. Никакой беды в этом не было, ведь оказавшись у Мельбурна, я все равно выясню, есть ли погрешность или нет. Тем не менее, я испытал нечто вроде легкой досады – хотелось бросить взгляд на два необитаемых кусочка земли.

Четыре дня мы плыли с приличной скоростью. Я оставил большой быстрый кливер и поднял парус Big Fellow так высоко, как только мог. На самом деле, даже выше, чем следовало. Когда ветер стал слишком сильным, мне пришлось помучиться минут тридцать, прежде чем удалось убрать его. Спуск Big Fellow в большинстве случаев означает тяжелую работу, так как его конец крепится к бушприту и его следует освободить перед тем, как начинать спуск паруса. Бушприт вынесен за борт и находится вне пределов досягаемости. Для того чтобы было удобнее натягивать парус, к его концу я прикрепил небольшой кусок каната, но когда при наполненных ветром парусах лодка отклонялась от курса, было чрезвычайно трудно удержать этот канат в руке. Однажды задача еще более осложнилась глубоким порезом на ладони, которую я пытался уберечь. Впрочем, уже в самом начале канат проехался по порезу, так что в дальнейшем заботиться о нем не было смысла. Добраться до вздутого паруса не представлялось возможным. Мне не хватало сил на то, чтобы выбрать снасть, поэтому я отпустил фал и попытался втянуть парус до того, как он упал бы в море. Мне не хватило проворства и даже малая часть паруса, оказавшаяся в воде, оказалась слишком тяжелой для меня – я не смог удержать парус в руках, он весь ушел за борт.

Руки сводило от усталости, я тяжело и прерывисто дышал. Или я втащу парус обратно в лодку, или он будет потерян. Suhaili не может тащить за собой этот огромный парусиновый якорь, рано или поздно это приведет к поломке чего-нибудь. Втащив один конец паруса на палубу, я расклепал его и спустил обратно в воду. Теперь он тянулся за кормой, что ослабило гидродинамическое сопротивление. Используя всю массу тела, я дюйм за дюймом, втащил парус на палубу. Мои пальцы уже не сгибались, из них ушла вся сила, я двигал руками как клешнями. Порывы ветра вздымали полотнище паруса, которое обматывалось вокруг моего тела, поэтому пришлось лечь на него и ждать, пока уляжется ветер. Наконец мне удалось сложить парус, но я был настолько обессиленным, что даже не мог снести его вниз. Минут пять я просидел на нем, пытаясь немного восстановиться. Самого страшного не случилось, опасность была позади.

Ветер дул не ослабевая, что затрудняло жизнь на яхте. Впрочем, я научился сохранять присутствие духа.

5 октября 1968 года, 113-ый день плавания

Следующей ночью меня разбудил сильный удар по крыше каюты. Выглянув наружу, я увидел, что гик грот-мачты находится ниже, чем обычно. Мгновенно поняв, что случилось недоброе, я поднялся на палубу. Произошло то, чего я опасался больше всего – сломался вертлюг грота.

6 октября 1968 года, 114-ый день плавания