Кип выдохнул сквозь стиснутые зубы. Мур от напряжения распрямился. От запаха разложения Кипа мутило. Он закашлялся; кашлять было больно. Что это? Пары бензина, просочившиеся сюда из недр корабля, с кормы, из машинного отделения? Это был безвоздушный склеп, железный гроб, сгубивший всех этих людей. На дальнем конце мертвецкой был выход, но сколько Мур с Кипом ни светили туда, они видели лишь плотную стену черноты.

– Там должны быть другие, – услышал Кип свой голос и вдруг понял, что это – первые слова, произнесенные здесь за полвека. Может быть, когда эта сволочь пошла ко дну, они застряли в кормовой части и никто не сумел выбраться…

Мур невольно вздрогнул и посветил в один угол, потом в другой. Страшные иссохшие лица, неподвижные, как будто следящие за пришельцами взгляды. Единственным оружием защиты был конус света, который Мур держал в руке. На переборке блеснула бронзовая табличка: «КИЛЬ – 1941». Пока он разбирал надпись, буквы вдруг расплылись у него перед глазами, и ему почудилось, что с каждым вдохом гнилостная вонь все глубже проникает в него. Он вытер лицо, холодное, липкое и противно скользкое на ощупь, и с трудом отнял руку от лица, словно скованный параличом.

– Пошли отсюда к чертовой матери, – проговорил Кип, но собственный голос доходил до него словно сквозь толстый слой ваты. Кип страшно закашлялся, прикрывая рот рукой, и вынужден был схватиться за край люка, чтобы не упасть.

Позади них, там, куда не доставали лучи фонарей, что-то лязгнуло, и Кипа с Муром вдруг пригвоздил к месту пронзительный железный скрежет. Волосы у них на головах зашевелились от ужаса, а сердца отчаянно заколотились в страхе перед неизвестным.

– Господи, – прошептал Мур. – Боже, что это было?..

– Уходим, – еле ворочая языком, произнес Кип. – Пошли отсю…

Но они не успели уйти.

Сквозь дверь в глубине рубки ворвался и обрушился на них неистовый, дьявольский лязг и грохот; по проходу, множась, заметалось эхо – сто тысяче миллионоголосое от которого было не спастись не уйти уйти уйти уйти…

– УХОДИМ! – срывая голос, проорал Кип. Он ничего не видел; перед глазами мельтешили черные точки, и он не различал даже свет своего фонаря. Мур потянулся к нему, медленно – чересчур медленно – схватил за локоть и попытался оттащить от люка. Вся лодка вибрировала, и Мур расслышал над самой своей головой оглушительные вопли – словно стенали грешные души, обреченные на вечные муки. Он резко обернулся, заглянул в рубку и, скрипнув зубами от невыразимого ужаса, замер.

В рубке что-то шевелилось, разворачивалось, будто рептилии поднимались из воды. В людей ударила волна чистейшей ледяной ненависти. Мур различил нечеловеческие силуэты, тянувшие к ним лапы с черными кривыми когтями, изуродованные лица, черные провалы глазниц, теперь полные красным хищным блеском. Мур с отчаянным криком (впрочем, он не был уверен, что кричит, поскольку не слышал своего голоса) рванул Кипа назад, всей тяжестью навалился на люк, толкая его на место, и в этот миг увидел, как раскрылись прожорливые пасти и блеснули зубы. Кип повернулся и, пошатываясь, побрел по проходу, беспорядочно размахивая фонарем, точно отгонял что-то невидимое. Мур кинулся следом, споткнулся о ящик, упал на колени в воду и выронил фонарик. С трудом поднявшись на ноги, весь мокрый, стараясь не поддаваться подступающей панике, он упрямо двинулся вперед. Ему казалось, что все это происходит в кошмарном сне, вода под ногами вдруг сделалась вязкой и цепкой, как цемент. Боже что это было Боже что это было Боже что это было БОЖЕ МОЙ ЧТО ЖЕ ЭТО БЫЛО?! Он открыл рот, чтобы крикнуть, но из горла вырвался дребезжащий хрип – сиплый голос давнего обитателя могилы. ПРОЧЬ ОТСЮДА ПРОЧЬ ОТСЮДА ПРОЧЬ ОТСЮДА ПРОЧЬ ОТСЮДА ПРОЧЬ ОТСЮДА…

Ослепленный страхом Кип обо что-то запнулся и ударился головой о трубу. Он злобно взмахнул рукой – и от удара о металл стекло фонаря треснуло. Свет замигал и стал тускло-желтым.

А во мраке впереди, между ними и выходом, что-то поднималось – иссохшая как скелет тварь с недоеденной крысой в руке-лапе. Кип хотел предупредить Мура, но онемел и оцепенел от страха. Тварь проворно вскинула другую руку, и из черноты что-то вылетело прямо Кипу в лицо. Переворачиваясь в воздухе, предмет – это был молоток – со свистом пролетел мимо головы констебля, врезался в переборку и отскочил от нее в тот самый миг, когда Кип взял себя в руки и запустил фонарем в живой труп. Зазвенело бьющееся стекло, и все погрузилось в темноту.

Мур догнал Кипа, и они, еще не очнувшиеся от потрясения, спотыкаясь двинулись в нос лодки, стараясь идти как можно быстрее. Тьма редела, полные ненависти, безумные голоса затихали позади. Показались вскрытый палубный люк и трап. Мур ухватился за него и мигом взлетел по стальным перекладинам к чистому свежему воздуху. Силы вдруг оставили его, он упал на палубу и судорожно пополз к леерам. Позади него из люка пулей вылетел Кип с застывшим от ужаса лицом и бросился задвигать на место тяжелую крышку. Он упал на нее, прерывисто дыша. Его трясло. Ему казалось, он сходит с ума.

– Нет, – хрипло, обиженно запротестовал он. – Нет! Мур добрался до металлического поручня на левом борту, перегнулся через него, и его вырвало в воду.

– Что это было? – спросил он, вытираясь, и сдавленным шепотом повторил: – ЧТО ЭТО БЫЛО?

Кип прислушался. Ни звуков, ни движения. Он никак не мог унять дрожь, тело не повиновалось ему.

– Они же мертвые… – наконец выдавил он. – Мертвые! И вдруг весь док наполнился эхом, разносящим всего одно слово, странное и грозное.

И лживое.

Плечистый чернокожий рыбак сдал карты еще четверым игрокам, расположившимся за центральным столом в «Лэндфолле». Быстро темнело. Рыбаки давно вернулись с моря, и в «Лэндфолле» в этот час было чрезвычайно шумно и оживленно; в глубине зала с дощатым полом надрывался музыкальный автомат, исторгая бесконечный реггей, и кое– кто безуспешно пытался уговорить подавальщиц потанцевать. Был вечер пятницы, канун базарного дня, время пить-гулять, плести небылицы, а то и подраться, чтобы выпустить пар, и до понедельника все были вольные птицы. Вентиляторы лениво разгоняли табачный дым, клубившийся под потолком, звенели о край стаканов бутылки, звучал громкий смех и громкие голоса. Гам стоял такой, что жестяные рекламы пива «Ред страйп» и «Ягуар» и рома «Бакарди» на грубых досках стен мелко подрагивали.

Тот, кто сдавал, поудобнее устроился на стуле, заглянул в свои карты и бесстрастно оглядел остальных игроков, пытаясь по выражению лиц угадать, что у кого на руках. Игра шла уже больше часа, он успел оставить своих партнеров почти без гроша и теперь чувствовал себя вольготно, внутри ощущалось приятное тепло. Он напился нарочно, нарочно то и дело прикладывался к бутылке – ему хотелось забыть то, чего он наслушался об отчаянном смельчаке Турке. В одну из пятниц он играл с Турком в этом самом баре, и мысль о том, как погиб парень, выбивала его из колеи. Беспричинная, бессмысленная смерть. Сейчас Турок, холодный и мертвый, лежал на мраморном столе в морге кокинской больницы. Он вновь потянулся к бутылке и жадно отхлебнул из нее. Черт подери, там мог бы лежать кто угодно, подумал он. Хреново получилось, черт подери! Он поднес бутылку к губам и сделал еще один большой глоток; ему вдруг показалось, что ему не так уж тепло.