– Охренеть можно, – Джеймс Дэвис, сидевший напротив него, шлепнул на стол карту. – Я слыхал, когда парнишку нашли, голова у него чуть не напрочь была оторвана. Господи Иисусе, не хотел бы я быть на ихнем месте. Нипочем не хотел бы.

Смитсон помотал головой:

– Не, приятель. Голова-то была на месте, а вот спину парню переломило ровнехонько пополам. Видать, кто-то его от души обнимал.

– Ему башку пробили, – сообщил Янгблад, поднимая глаза от своих карт. – Одна медсестричка мне сказала. Парень ошивался возле этой клятой лодки, ну и нарвался. Я б ни за какие коврижки близко бы к ней не подошел.

– Ты что, что-то разнюхал? – быстро спросил тот, кто сдавал, здоровяк по имени Кертис. – Выкладывай денежки.

– Дело пахнет керосином, вот что я разнюхал, – Янгблад ссыпал в банк мелочь. – С тех самых пор, как тот белый выволок эту сволочь наверх. А я вот что скажу: убрать ее отсюда и утопить, гадину!

Перси подался вперед, переводя взгляд с одного лица на другое.

– Говорят, он так выкатил глаза, словно увидел, как Смерть идет за ним, – прошептал он. – На верфи болтают, он видел, как Смерть протянула к нему руки, и взяла за глотку, и…

– Хватит болтать ерунду! – перебил Кертис.

– Ну уж и ерунду, – обиделся Перси. – Чеканутый ты, коли не веришь, что человек может увидеть, как Смерть идет за ним. Турок вот увидел и помер на месте. Надеюсь, со мной такого не случится, Господь не допустит. Надеюсь, ко мне смерть подберется тишком, с тыла, чтоб я не мучился.

– Сам ты псих, приятель! – заявил Дэвис.

– Сколько карт? – спросил Кертис, пытаясь направить разговор в иное русло.

Янгблад сказал:

– Несколько лет назад я плавал на большом промышленном судне. Шли мы с Ямайки. Через час заштормило. Мы сбавляем ход и берем чуть к западу, чтоб не напороться на камни у Джейкоб-Тис. Дело было ночью, тьма кромешная, не видно ни зги, ветрище – мачты гнутся… До костей пробирал, да. Тут рулевой сбивается с курса – это он-то, тридцать лет в море, черт бы его драл, и шторм нас того гляди нагонит! – рация дохнет, трещит, и все, а потом уж даже и не трещит, и прем мы зигзагом куда-то вперед, ищем буи, ни хрена не видим, ни огней, ни земли – и вдруг полный штиль. Ветра нет, море как зеркало. И тут – ей-богу не вру

– что-то как застонет! Сперва почти неслышно, а потом громче, ближе, и тебе разговор на разных языках, и вопли дикие, и хохот, и без конца, без конца…

– Чтоб тебя! – с чувством сказал Кертис.

– …и видим мы, у нас гости. Со всех сторон суда, будь они прокляты. Грузовые, пассажирские, пароходы, шлюпы под всеми парусами – а ветра-то нет в помине… Зеленые такие и светятся, словно ихние ванты да набор огнями Святого Эльма пыхают. Ну, братва, доложу я вам, отродясь я ничего такого не видал – ни до того, ни после. Вот они сперва давай перед нами плавать, потом вдоль бортов пошли. И что мы видим? На палубах, будь они трижды прокляты, на вантах матросики при деле! Ну не то чтоб лица у них были, так, обводы одни, но поглядишь и сразу ясно – люди… или были когда-то. А штука в том, что мы из шторма там выскочили, где этот мир с загробным встречается. Я дак отворотился и стою трясусь. А они, покойники эти, все помощь просят, потому как застряли там, на границе этой меж двух миров, навсегда. Может, еще не готовы на ту сторону отбыть, а может, хотят в родную гавань возвернуться, но только посудины их на дне лежат, а наверху призраки шуруют. Черт его знает, может, то место и есть Ад, больно там вопят да стонут жалостно. Рулевой разворачивает наше корыто, и мы влетаем прямиком в шторм. Долго ли, коротко ли, видим мы бакены у отмели и ложимся на обратный курс, и вот вам крест, никто никогда так радостно не целовал землю, как мы в Кингстоне.

Некоторое время все сидели молча, старательно делая вид, что полностью поглощены игрой. Кертис потянулся к своей бутылке, отхлебнул и уставился на Янгблада. Тот глядел затравленно.

– Не верю я ни единому твоему слову. Враки все это. Я ничего такого никогда не видел.

– Ну и молись, чтоб и дальше не видеть – спокойно сказал Дэвис. – Три карты.

Рослая негритянка в красном платье прошла мимо их стола, мельком взглянув, не надо ли чего. Она окинула взглядом бар – от столиков, залитых резким светом ламп на потолке, до самых дальних, тонувших в полумраке. Проклятый Фрэнки Кинг нализался, и хмелел все больше, и разорялся все громче – скоро придется велеть Мо вышвырнуть ублюдка вон. Двое затерли в угол Ренни, официантку, и пытались договориться с ней на после работы, но девушка смотрела скучающе, без интереса. «Так вам и надо, кобели», – мрачно усмехнувшись, подумала негритянка. Да, и еще столик в глубине зала, где вполголоса толкуют двое…

Она многое повидала в жизни – но таких физиономий, какие были у Стивена Кипа и его белого приятеля, когда они явились сюда и сели за столик у дальней стены, не видела никогда. Она подала пиво констеблю, темный ром белому и хотела поболтать с ними, но почувствовала, что им не до нее. В глазах Кипа было что-то такое, что заставило ее вернуться к работе – протирать стаканы за стойкой, высматривать признаки неизбежного скандала. Сейчас она пронесла свое крупное, сильное тело мимо расступившейся перед ней пьяной компании и подошла к столику констебля:

– Еще что-нибудь принести?

– Нет, – ответил Кип, даже не взглянув на нее, а белый покачал головой.

Подождав еще несколько секунд, негритянка пожала плечами и пошла прочь. Фрэнки Кингу хмель ударил в голову, и смотрел Фрэнки воинственно.

Кип проводил ее взглядом, надсадно заперхал в сложенные ковшиком ладони, посмотрел на выкашлянную слюну и вытер руки носовым платком.

– Галлюцинации, – негромко предположил он. – Там внутри каких только газов не было.

– Нет. Я так просто не успокоюсь. – Мур пристально посмотрел прямо в глаза констеблю. – Как нам могло померещиться одно и то же? Даже если мы находились под действием каких-то паров, почему, черт возьми, нам привиделось одно и то же?

Кип молча тянул пиво из горлышка бутылки, потом поставил бутылку на стол и спросил:

– Дэвид, а что мы видели? Тени, рухлядь, хлам…

– Хватит, черт побери! – Глаза у Мура горели. – Клянусь Богом, я знаю, что я видел! И я еще не сошел с ума!

– А я ничего такого не говорил.

– Я не про то, – Мур помотал головой и провел рукой по лицу. – Я никогда не был суеверным; я никогда не верил ни в джамби, ни во что другое, но сегодня меня перевернуло. Кип, на лодке что-то было, шевелилось, я чувствовал… чувствовал…

– Что?

– Ненависть, – договорил Мур. – На лодке я везде чувствовал зло и ненависть. Может быть, у меня были забиты всякой дрянью легкие, может быть, меня подвели глаза, может быть, я еле соображал от страха, но те твари ненавидели нас, Кип. Им хотелось разорвать нас на куски.

– Я не видел на лодке ничего, кроме старых трупов, – резко возразил Кип. – Если ты полагаешь, что там было что-то еще, ты ошибаешься. Ты обознался в темноте. И принял эхо за стук по железу. Видимо, виновата дрянь, которой мы надышались. Она добавила громкости звукам и превратила тени в… э-э… то, что ты, по-твоему, видел.