Как и раньше, на станции было пусто. До электрички оставалось ещё больше часа. Я проголодался и решил, что пора бы съесть свой бутерброд. Стал озираться вокруг – совершенно негде присесть – ни скамьи, ни бревна. Недалеко за путями виднелась берёзовая рощица. Тонкие деревца были усыпаны свежей ярко-зелёной листвой и я подумал: «Там может какой-то пенёк найдётся, да и вообще приятнее ждать в лесочке, чем на заплёванной платформе». Так я и сделал, спрыгнул с платформы, перешёл пути и направился к рощице. Она меня разочаровала – среди хилых деревьев было довольно грязно. Валялись поломанные металлические и деревянные ящики, мотки высоковольтного кабеля, ржавые канистры из под каких-то жидкостей, гнутые трубы и вообще всякий производственный хлам. Но делать было нечего. Я выбрал ящик почище и присел. Достал из мешка бутерброд с сыром и только собрался отправить его в рот, как услышал отрывистую команду:

– Встать. Не двигаться. Руки на голову!

Я вскочил и увидел, что со всех сторон окружён неизвестно откуда возникшим кольцом солдат с автоматами, направленными прямо на меня. Задавать вопросы, когда в тебя нацелен десяток автоматов, совершенно неуместно, поэтому я немедленно положил руки на макушку. Из – за кольца вышел лейтенант с зелёными погонами, что означало КГБ. Он подошёл ко мне, поднял с земли мой мешок и кинул его подбежавшему солдату, тоже в зелёных погонах. Другой солдат подошёл ко мне сзади, взял сначала меня за правую руку, вынул из неё бутерброд, потом за левую руку, и на запястьях защёлкнул блестящие наручники. Он сразу же обыскал и очистил все мои карманы (но деньги оставил), прощупал одежду, нашёл коробочку с фотоплёнкой, что я купил в посёлке, и отдал всё лейтенанту. Солдат с мешком раскрыл его, посмотрел внутрь, вытащил фотоаппарат и паспорт и тоже протянул их лейтенанту. Тот глянул на моё лицо, раскрыл паспорт, полистал и спросил:

– Что вы делаете на свалке стратегического мусора?

– Что делаю? Собираюсь кушать свой бутерброд. А если этот мусор стратегический или ещё какой, чего он тут прямо у станции валяется?

Удивительно, но я совсем не испугался. Наивно думал, что никакой вины за мной нет, ничего противозаконного я не сделал, а кушать бутерброд на помойке, хоть и «стратегической», даже по суровым советским законам вряд ли тянуло на нарушение. Да, у меня с собой был фотоаппарат, но он даже не был заряжен. Я ничего с помойки не брал и был уверен, что это какое-то недоразумение и меня сейчас отпустят.

Лейтенант ответом меня не удостоил и махнул солдатам: – Давайте его в машину! Меня вывели из рощицы к неизвестно откуда появившемуся грузовику. Два солдата взяли меня под руки и, как пёрышко, вскинули на открытый кузов. Там усадили на скамейку спиной к кабине. Напротив лицом ко мне уселись лейтенант и один из солдатиков с автоматом. Несколько человек тоже уселись в кузов, а остальные – в подъехавший газик. Машины выехали на дорогу. Я посмотрел на наручники. Там были выбиты буквы «Made in U.S.A.». «Спасибо, дядя Сэм», – подумал я.

Солдат, что сидел напротив меня, сильно волновался, смотрел мне в лицо не мигая. Наверняка был уверен, что охраняет опасного преступника. Он уперся дулом автомата мне в живот, держа палец на спусковом крючке. Это мне совсем не нравилось, так как грузовик прыгал на ухабах и, чего доброго, сам того не желая, солдатик мог пульнуть мне в живот. Я сказал об этом лейтенанту и тот кивнул солдату, чтобы отвёл ствол в сторону. Машина тащилась медленно вверх по склону. Потом остановилась, лейтенант соскочил на землю и я оглянулся. И вот тут я в первый раз действительно испугался – мы стояли перед воротами у проходной того самого почтового ящика Свердловск-44. Холодок пробежал по моей спине – если меня везут туда, значит дело серьёзное. Мне там делать совсем нечего, но уж если меня без допуска везут в эту секретную зону, значит уверены в каком-то моём страшном преступлении и обратно мне пути не будет. Похоже, что моя поездка к наклонной башне склонялась в большую неприятность, которая на долгие годы могла меня вместо Парижа отправить в какую-то там Мордовию или ещё подальше на восток. Я волновался о жене и ребёнке – что будет с ними? Что станет с моими родителями?

Лейтенант вернулся и уселся в кабину к водителю. Ворота раскрылись и мы въехали в почтовый ящик. С пугающим лязгом ворота захлопнулись за грузовиком.

* * *

Мы ехали по дороге меж промышленных корпусов. Грузовик часто останавливался, лейтенант выходил, забегал в какие-то двери, потом возвращался и мы продолжали кружить среди зданий. Я подумал, что он не знает, что со мной делать. Всё же это была промышленная, хоть и секретная, зона. Вряд ли у них там была тюрьма или вообще место где меня можно запереть. А пока я озирался на причудливые формы толстенных труб, соединявших высокие корпуса, на огромные электролизные чаны, что были видные через открытые ворота зданий, на цилиндры из нержавеющей стали, которые сгружали рабочие из крытых брезентом грузовиков. Над грузовиками и цилиндрами были натянуты широкие сети с камуфляжем. У некоторых корпусов стояли мощные трансформаторные подстанции из которых тянулись кабеля на шесть киловольт. «Там, вероятно, оборудование, которое надо сильно кормить электроэнергией», подумал я. Что это было за оборудование, я мог догадаться, так как неплохо знал физику и понимал, что обогащение урана – процесс энергоёмкий. С одной стороны, мне было интересно это всё разглядывать, но я слишком хорошо понимал, что такая непрошенная экскурсия по секретной зоне мне дорого обойдётся и «век мне воли не видать».

Свердловск-44 в 1977 (вид со спутника)

Машина въехала в примыкавший жилой район. Там всё выглядело довольно мирно и буднично. По улицам бегали дети, старушки сидели на скамейках, на балконах сушилось бельё. Машина остановилась у подъезда самой обычной пятиэтажки. У дверей прибита вывеска «Штаб Гражданской Обороны». Это меня удивило – что общего между мной и обороной, хотя бы и гражданской? Меня сняли с кузова и лейтенант повёл меня по лестнице на второй этаж. Там у одной из квартир висела такая же надпись про штаб гражданской обороны. Лейтенант толкнул дверь и мы вошли в коридор. Было ясно, что обычная жилая квартира переоборудована в канцелярию. Он завёл меня в комнату слева и велел садиться перед письменным столом. Достал из нагрудного кармана ключик, снял с меня наручники и вышел, закрыв за собой дверь.

Комната была обычным кабинетом, где над письменным столом висел портрет Андропова – председателя КГБ. «Так вот, что это за гражданская оборона!», подумал я. На столе стояли два телефона. Мебели было мало – кроме стола, в углу стояли шкаф и сейф, а у окна два стула. На потолке над окном привинчена телекамера. Я ждал минут десять, потом дверь открылась и вошёл полковник с зелёными погонами, со скуластым морщинистым лицом, седым бобриком волос и очками, точь-в-точь, как у Андропова на портрете. На вид ему было лет 55. В руках он держал мой фотоаппарат и паспорт.

– Давайте знакомиться, – сказал он, усаживаясь к письменному столу, – меня зовут полковник Верещагин. А как ваше имя?