Для такого гитариста стиля фламенко, как Кадзама, фэрия были главным местом заработков и главным источником доходов.

– Так вы хотели меня о чем-то спросить?

– Хотела. Вот о чем: ты кому-нибудь рассказывал о том, о чем мы говорили в тот вечер, когда убили Ибаррагирре?

Кадзама посмотрел на нее. Потом с обидой в голосе ответил:

– Мое слово твердое. Как мой серебряный зуб. Риэ облегченно вздохнула. Напряжение отпустило ее.

– Правда? Ну, тогда хорошо.

Кадзама надулся.

– С чего это вы вдруг меня подозреваете? Есть, что ли, какие-то основания?

– Ну да. По правде говоря, тут на днях вот какая история приключилась. – Риэ вкратце рассказала ему о том, как Понсе сфотографировал ее, как он наседал, пытаясь вытянуть из нее все детали убийства, и как в конце концов ее выручил следователь Барбонтин.

– Ты сам подумай, майор Клементе хотел я мне заткнуть рот, чтобы замять это дело, а Понсе знал все, даже то, что Ибаррагирре произнес слово «ГАЛ» перед смертью. Значит, кто-то ему должен был все это рассказать, правильно?

– Но в любом случае рассказал ему кто-то другой, не я. Я и в глаза не видал никакого Понсе, – отрезал Кадзама.

– Ну хорошо. Тогда что ты скажешь на это? – Риэ протянула ему номер «Ла Милитиа», который держала в руках.

Кадзама впился взглядом в статью и тщательно изучил фотографию.

– Ясно. Плохо дело. Что за негодяи такие – даже фотографию напечатали.

– Самое интересное то, что все угрозы Барбонтина на этого Понсе не подействовали. Вот я и думаю, что кто-то заставил его это сделать, или привлекши на свою сторону, или сильно пригрозив.

– И кто же, по вашему мнению, его заставил?

Риэ заколебалась.

– Я и сама не знаю. Но Барбонтин вот утверждает, что Понсе знаком с майором Клементе.

Кадзама скрестил руки на груди.

– Майор Клементе, говорите? Но это же ни в какие ворота не лезет. Он ведь сам только и думал, как бы скрыть упоминания о ГАЛ.

– Вот я и говорю, что здесь что-то не так. И если Клементе действительно стоит за статьей, у него должна быть какая-то причина на ее публикацию. Вот об этом-то я его и расспрошу.

Кадзама беспокойно посмотрел на девушку:

– Неужто мы сейчас едем к Клементе?

– Угадал.

Кадзама окончательно лишился спокойствия и сильнее прежнего заерзал на сиденье.

– Сэнсэй, вы можете ехать, куда вам угодно, но я к этой истории никакого отношения не имею, по-моему, мне ехать причин нет.

– Я хочу вот чего – Клементе и Барбонтин должны понять, что кроме меня есть и другие японцы, которые знают всю историю. Тогда они наконец перестанут обращаться со мной как бог знает с кем.

Кадзама отчаянно схватился за свою встрепанную голову.

– Вот, понесла меня в кафе нелегкая. Лучше бы дома спать остался.

Днем здание антитеррористического отдела выглядело еще более грязным и обветшалым, чем ночью.

Кадзама подошел к двери, разглядывая табличку.

– Сейсмологическая лаборатория. Странную они себе вывеску сделали.

– Наверное, им понравилась игра слов: тэррориста и тэррамото.[29]

Риэ нажала на кнопку у двери так же, как в тот раз Барбонтин – два раза подольше, три покороче.

Дверь осталась закрытой. Риэ снова позвонила.

Результат был тот же.

– Может, там никого нет? – с надеждой в голосе спросил Кадзама.

Риэ отошла на шаг и оглянулась.

Над дверью, под бетонным навесом, она увидела миниатюрную телекамеру. В прошлый раз она ее не заметила.

Раскрыв газету, Риэ подняла ее так, чтобы статья и фотография были обращены к камере. Она уже хотела опустить уставшие руки, как послышался щелчок и дверь автоматически открылась.

Риэ вошла первая. Следом вошел и Кадзама.

Света не было, поэтому, когда дверь закрылась, они очутились почти в полной темноте. В свете, проникавшем из окна где-то наверху, лестница была едва различима.

Они поднялись на последний этаж. Там, прислонившись к стене, стоял и курил человек в твидовом костюме.

Это был Барбонтин. Вот, значит, где он находился – вовсе не у себя в полиции.

– Кто это? – спросил Барбонтин, поведя подбородком в сторону Кадзама.

– Мой знакомый, его зовут Кадзама Симпэй. Он живет здесь уже больше десяти лет. Он мне помог советом в этой истории.

– Здрасьте, – проговорил Кадзама как можно более дружелюбно.

Барбонтин, не отвечая, ткнул в сторону Риэ пальцами, в которых держал сигарету.

– Я ж тебе сказал никому не болтать.

Риэ сунула газету ему под нос:

– Все уже и так всё знают.

Барбонтин стряхнул упавший на пиджак пепел.

– Я доложил майору, – проговорил он тихо, – что Понсе попытался войти с тобой в контакт. То, что они знакомы, – факт, но то, что я тебе об этом сказал, прошу ему не передавать. Если он узнает, что я хоть на один процент сомневаюсь в нем, работать мне станет трудно.

Риэ сложила газету.

– Ладно. Но то, что я хочу у него спросить, я все-таки спрошу.

Барбонтин бросил сигарету на пол и с остервенением растер ее ногой.

– Делай, что хочешь. Только мой тебе совет – не зли его.

В конторе горел свет.

Клементе сидел, облокотившись обеими руками на стол, и смотрел на Риэ поверх очков. Его пальцы теребили ручку. Как и в прошлый раз, он был одет со вкусом и кайзеровские усы выглядели ухоженно.

Риэ раскрыла газету и положила ее перед ним на стол.

– Здесь написано обо мне, обстоятельно и с фотографией. Я хотела бы услышать объяснение.

Клементе не ответил на вопрос, вместо этого он повернулся к Кадзама.

– Это еще кто?

– Она говорит, что это ее друг, который живет здесь больше десяти лет. Зовут…

– Кадзама, – вставил тот. – Симпэй Кадзама. Гитарист.

Клементе оставил ручку в покое и проговорил:

– Покажите разрешение на жительство.

Кадзама быстро, будто только того и ждал, достал из кармана джинсов пластмассовую коробочку, вынул из нее документ и почтительно вручил майору.

Риэ, которой приходилось видеть содержимое коробочки, знала, что Кадзама носил с собой копию разрешения. Он говорил, что подлинник хранит дома, чтобы с ним ничего не случилось.