— Ты еще забыл о горячем сердце и холодной голове, — нервно напомнил Чернявский.

— Только вот почему он нам сразу не дал знать? — задумался чекист.

— Интересно, как отреагирует на эту смерть президент, — окончательно сник Чернявский.

— Никак.

— То есть…

— А он о ней не узнает. Да, начальника спецсвязи он выгнал, но на это место поставлен его заместитель — наш человек. Абсолютно вся связь с внешним миром блокирована.

— Не может быть, чтобы он не узнал… Ну, например, сам решит с Кечиновым связаться — и тогда что?

— Нет, когда-нибудь и узнает…. Когда президентом не будет. Но это уже решительно ничего не изменит. Во всяком случае — для него.

Завтрак завершили в полном молчании. Закурив, политтехнолог уныло промолвил:

— Мне кажется, покойный Леша… земля ему пухом, по-своему был прав.

— В том, что хотел заложить нас президенту? — уточнил Подобедов. — Ты вообще представляешь, чем это могло для нас закончиться? Собаке — собачья смерть! Ладно, давай выпьем за упокой его души, — чекист потянулся к графинчику.

— Да не о том я! Тебе не кажется, что Муравьев слишком много на себя берет?

— Ты хотел замарать руки мокрухой? — Подобедов уже разливал спиртное по рюмкам.

— Ты ничего не понимаешь. У него — душа палача. Люди для него — мусор…

— Политика — вообще очень грязное дело, — встал на защиту армейского генерала лубянский функционер. — Тебя послушай — так прямо гуманист чистой воды…

— А ты не боишься, что завтра и мы окажемся для него таким же мусором?

— Вот только не надо этой интеллигентской рефлексии. Это в тебе твое высшее филологическое образование сказывается, — снисходительно улыбнулся чекист. — Драться за власть надо жестоко, безжалостно и твердо. Муравьев все правильно сделал.

— Юра, послушай меня, — с все возрастающей тревогой в голосе продолжил политтехнолог. — Мы явно не на того поставили. Муравьев… он нас всех передушит!

— Не передушит. И вообще, Глебаня, не забывай: у нас на Муравьева — сорок чемоданов компромата.

— А если мы этим компроматом не успеем воспользоваться?

— Да что ты несешь! — Подобедов поднялся из-за стола. — Компромат ценен не сам по себе, а лишь в качестве пугала. А я нашего героя уже попугал… на первом этапе его разработки. Так что, как ни крути, — он у нас на крючке.

— Боюсь, чтобы мы у него на крючке не оказались, — уныло возразил Чернявский.

Уже проходя через общий зал, он обратил внимание на гигантский аквариум у стены. Огромные камчатские крабы с чудовищными клешнями дрались друг с другом за толстыми стеклянными стенками, норовя если и не откусить что-нибудь от врага, то хотя бы немного покалечить. И Глеб Чернявский, будучи почти интеллигентным человеком, не мог удержаться от аллюзии: так ведут себя и пауки в банке, и политики в борьбе за власть.

За тонированными окнами президентского вагона проносилось свежевспаханное поле, от земли поднимался чуть заметный пар. Любой мало-мальски смыслящий в сельском хозяйстве человек заметил бы, что поле в спешке перепахано вместе со скудным урожаем зерновых и многочисленными сорняками. Из-под комьев земли там и сям торчали солома и даже целые кусты чертополоха. Но глава государства сельхозакадемию не кончал и, в отличие от некоторых его коллег по СНГ, не начинал карьеру руководителя директором отстающего совхоза. Он смотрел на синевшую на горизонте полоску леса, у которой черным жуком застыл трактор.

— Ты, Клим, преувеличиваешь, — вздохнул президент и задернул штору на окне кабинета.

— Белкина не могла просто так отстать от поезда, — твердо заявил Бондарев.

— Телевизионщики — народ неорганизованный, — выдал президент расхожую фразу, — но и их призовем к порядку. Сообщение, что отставшую телегруппу нужно доставить к поезду, уже отправлено.

— Каков ответ? — не унимался Клим.

— Если я лично буду проверять каждую мелочь, заботится об отставших, то мне не останется времени управлять государством. Я — не дед Мазай, а они — не зайцы. К счастью, помощников у меня больше, чем нужно, — выполнят поручение. Если тебе просто неуютно в дороге без женщины, с которой ты привык засыпать, — мелькнула чекистская улыбка, — ты так и скажи. Как друг, я тебя пойму, но не как глава государства.

— Я спокойно засыпаю и в одиночестве. Ты как хочешь, а я останавливаю поезд на следующей станции, — Бондарев тяжело опустил на стол ладонь.

В ответ взметнулись брови, хотя обычно собеседник Клима не любил выражать на лице эмоции.

— Однако…

— Кто здесь комендант — ты или я? Расселся — нога за ногу, будто хозяин, — и, не дав возразить, Бондарев потянулся к переговорному устройству. — Скажешь, что поезд будет стоять на ближайшей станции, пока не доставят съемочную группу.

Президент подчинился без энтузиазма, но, тем не менее, слушая его, нельзя было усомниться, что решение принято самостоятельно:

— …Мне плевать на график, — сухо закончил он разговор с руководителем охраны и отключил связь. — Теперь ты доволен?

— Вполне. А теперь можешь почитать прессу, — и Клим выложил на стол несколько газет, — я их у разносчика на станции купил.

Глава государства без любопытства глянул на заголовки.

— Я их уже читал.

— Ты уверен?

Зашелестела бумага. На лице главы государства не дрогнул ни один мускул. Молча, продолжая пробегать глазами строки, он потянулся к лежавшим на краю стола газетам, доставленным ему с утра. На коленях президент развернул два экземпляра одной и той же федеральной газеты за одно и то же число. Сравнил. Изданная в Москве отливала глянцем, сияла цветными иллюстрациями, напечатанная же в областной типографии навевала скуку одним своим черно-белым видом, расплывчатыми фотографиями, бумага была не многим плотнее промокашки.

— А теперь, как писалось в журнале «Мурзилка» во времена нашего детства, — «ребята, найдите десять отличий», — указательными пальцами двух рук Клим ткнул в первые полосы.

Газета, изданная в Москве, рассказывала о сердечной встрече президента с жителями железнодорожного центра. Областной же вариант издания отводил этому событию куда меньшую площадь. Зато в ней под официозом виднелся развернутый фоторепортаж из подмосковного города: разбитые витрины, хлипкая баррикада из мебели и ящиков, Карташов с гордо вскинутой рукой, перекошенным криком лицом и безумными глазами. Чтобы картина была не такой безрадостной, с репортажем соседствовал снимок боевого генерала Муравьева, под которым крупным шрифтом значилось: «Безответственный сон власти рождает чудовищ». Весь вид генерала говорил о том, что он суров, но справедлив, и если понадобится, наведет порядок железной рукой.

— Урод, — убежденно проговорил президент и тут же уточнил: — Даже не понять, от кого вреда больше. Вернусь, разберусь с обоими. А если ты хотел меня удивить, то и без тебя знаю, что в регионах к федеральным изданиям свои материалы подверстывают.