— Пей! — велела она.

Адель подняла голову и слабо потянулась рукой к чашке, но рука слишком дрожала, чтобы взять чашку, и женщине пришлось поднести ее к губам девочки.

— Ты потеряла сознание, — сказала она резко. — Так как ты говоришь, кто ты такая?

Адель повторила свое имя.

— Мою маму зовут Роуз, — добавила она. — Роуз Талбот сейчас, но она была Роуз Харрис.

У женщины дрожали губы, но было ли это от эмоций или просто от старости, Адель не могла понять.

— После того как ее забрали в больницу, я нашла письмо в ее вещах, на котором был этот адрес. Вы моя бабушка?

— Сколько тебе лет? — спросила женщина, придвигая свое орехово-коричневое лицо ближе к лицу Адель.

— Двенадцать, — сказала Адель. — Мне будет тринадцать в июле.

Женщина положила себе руку на лоб, вонзив ногти в кожу, жестом, который Адель сотни раз видела у мамы. Иногда это означало: «Я не могу сейчас с этим справиться», а иногда: «Убирайся с глаз моих сама знаешь куда». Это не было хорошим знаком, но Адель понимала, что в ее положении отступать нельзя.

— Они поместили меня в приют, — выпалила она. — Но там случились плохие вещи, поэтому я убежала. Я не знаю, куда мне идти, мне просто некуда идти.

Женщина все еще не сводила глаз с Адель, и ее густые брови сошлись вместе, будто от удивления.

— Какие плохие вещи? И где твой отец?

Ее тон был холодным и подозрительным, и вдруг Адель не выдержала напряжения, которого ей стоило притворяться и вести себя как взрослая, и начала плакать.

— Я не нужна ему, он сказал, что я не его ребенок, — сказала она сквозь всхлипывания. — А мистер Мэйкпис пытался делать со мной грязные вещи.

— Ради всего святого, перестань реветь, — сказала резко женщина. — Я не могу этого выносить. Вставай и заходи в дом.

Адель лишь на мгновение секунды увидела Керлью-коттедж, прежде чем снова потеряла сознание. Она будто зашла в магазин со всяким хламом на вокзале в Кингз-кросс — затхлый запах старых книг и мебели, мрачная комната, напиханная вещами-сувенирами из прошлого.

Хонор Харрис уставилась на лежащую на полу девочку и пришла в такой ужас, что не знала, как поступить. Ее сердце опасно билось, и давно похороненные чувства угрожали подняться в ней и выплеснуться наружу. Она на мгновение взглянула на дверь, думал, не побежать ли за помощью, но обращаться за помощью было не в ее характере, поэтому она встряхнулась, подняла девочку и положила ее на кушетку.

Это простое движение, когда она подняла девочку, вернуло к Хонор ее природный инстинкт защитить любое раненое животное. Кожа девочки была сильно опалена солнцем, она была грязной, волосы спутаны, и когда Хонор сняла с нее носки и туфли, то невольно охнула. Ноги выглядели как куски сырого кровоточащего мяса, и было ясно, что она прошла очень долгий путь, чтобы добраться сюда.

И все же после беглого осмотра Хонор поняла, что обморок был вызван скорее не болезнью, а истощением и голодом. В какой-то мере она почувствовала облегчение, потому что не могла позволить себе пригласить врача, да и не хотела этого.

Чайник уже стоял на плите, и вода была достаточно горячей, чтобы помыться, поэтому она взяла таз, фланелевую тряпку и полотенце. Стянув с девочки грязное платье и оставив ее в майке и трусах, она приступила к мытью.

Хонор было пятьдесят два года, и годы трудностей одинокой жизни на болотах научили ее иметь дело только с настоящим. Хотя она и знала, что если то, что девочка заявляла, было правдой, этот ребенок должен будет заставить ее оглянуться на ту часть ее жизни, которую она хотела забыть, но в данный момент это было неважно.

Вымыв девочку так тщательно, как могла, Хонор зашла в спальню и нашла баночку с мазью, хорошим средством для успокоения и лечения ожогов. Она щедро намазала ею руки, ноги, лицо и затылок девочки, но воздержалась трогать потрескавшуюся кожу на ногах.

— Сейчас просто поспи, — сказала она, укрывая ее со всех сторон теплым стеганым одеялом. — Когда проснешься, я приготовлю тебе поесть.

Присутствие ребенка в гостиной глубоко взволновало Хонор. В ее голове начали возникать вопросы, и ее постоянно тянуло подойти и посмотреть на девочку. Хотя ей стало легче, когда она обнаружила, что девочка мирно спит, у Хонор все еще не прошло нервное возбуждение, и ее собственный ужин, состоявший из сыра и хлеба, остался нетронутым на столе, потому что у нее не было аппетита.

Много лет в Керлью-коттедж не было ни одного гостя, и Хонор не могла поверить, что один маленький человечек заставит ее понять, какой тесной стала ее гостиная за это время.

Она оглянулась вокруг себя, посмотрев на запасной матрац, прислоненный к книжным полкам, кипы книг на полу, коробки с фарфоровой посудой, украшения, льняное белье и памятные вещи из прошлого, и ей стало еще более не по себе. Когда Фрэнк был жив, это была уютная комната, всегда содержавшаяся в порядке. Но после того как он умер, Хонор перестала заботиться о том, какой вид имеет гостиная. Она занесла сюда все, что было в старой комнате Роуз, когда кровля над ней начала протекать, но даже после того, как она починила кровлю, у нее не было никакого желания поставить вещи на свои места. Она должна была избавиться от всех них.

Но большинство вещей хранило дорогие воспоминания о тех счастливых днях, когда она только что вышла замуж, и она не смогла этого сделать. Почему они не распродали все это после того, как переехали сюда на постоянное жительство, она не знала. Бог знает что они могли сделать с деньгами. Но Фрэнк всегда настаивал, что их корабль снова придет и однажды все это понадобится.

Было странно, что переполненная комната вдруг начала раздражать ее в тот момент, когда девочка переступила через ее порог. Но с другой стороны, воспоминания о Роуз всегда плохо действовали на нее.

Хонор снова поднялась со стула, на этот раз — чтобы сварить суп на бульоне, кипевшем на плите на медленном огне. Она достала небольшой кусок курицы из холодного чулана, разрезала на крошечные куски и добавила в бульон вместе с нарезанной кубиками морковкой и маленькой луковицей. Потом, вдруг осознав, что становится темно, зажгла масляную лампу, стоявшую по ту сторону кушетки.

Чуть позже она посмотрела на Адель, и ее поразило, насколько девочка похожа на Роуз в том же возрасте. Она предположила, что, когда мыла ее, в комнате было слишком мрачно, поэтому она не могла разглядеть ее как следует.

К шестнадцати годам Роуз была сногсшибательно красивой. Хонор помнила изгибы ее тела, красивое лицо с широко распахнутыми голубыми глазами, полные губки и шелковистые светлые волосы, и удивлялась этому перевоплощению. Еще в двенадцать лет Роуз была такой же тощей и непримечательной, как ее дочь сейчас. Фрэнк обычно говорил со смехом, что она выглядела как богомол с огромными глазами.

Она не заметила, были ли у девочки голубые глаза, ей показалось, что нет, и ее волосы были невыразительного светло-каштанового цвета, но у нее был такой же вызывающий острый подбородок, как у Роуз, тот же тонкий нос и пухлые губы.