Сделку стали осуществлять сразу же после подписания договора. Как раз тогда старый директор, выдающийся ученый О. Ф. Вальдгауэр, был смещен и заменен на чиновника, холодного и равнодушного ко всем сокровищам искусства, хранимым Эрмитажем. Зато он готов был беспрекословно исполнять любое распоряжение начальства. Это был Г. В. Лазарис, сорокачетырехлетний юрист, ранее служивший в Наркомате иностранных дел и никогда не интересовавшийся ни живописью, ни археологией, ни искусством вообще – даже как любитель или коллекционер.

Нарком просвещения Луначарский знал, что представляет собой Лазарис, понимая, чем грозит величайшему музейному собранию страны такое назначение – и все же «подмахнул» приказ. Ибо он давно уже не был прежним Луначарским – отчаянно смелым и принципиальным, готовым скорее остаться без своего высокого поста, нежели оказаться сопричастным тому, что нанесет хоть малейший ущерб доверенным ему науке и просвещению, культуре. Так подавал он в отставку в ноябре 1917 года из-за артиллерийского обстрела Московского Кремля или зимой 1920-го, вступая в острейший конфликт с Лениным только потому, что правительство намеревалось из-за нехватки средств закрыть Большой театр…

Лазарис мгновенно нашел общий язык со своим непосредственным начальником Б. П. Позерном, юристом по образованию и профессиональным революционером. Позерн также всегда неуклонно выполнял волю партии, на всех постах – и в Красной армии, где он служил в годы революции и гражданской войны, и позже, в мирные дни, руководителем всеми текстильными фабриками республики. К тому же готов он был и теперь, став одновременно ректором Ленинградского коммунистического университета, руководителем регионального отделения Главнауки и уполномоченным Наркомпроса по Ленинграду и Ленинградской области.

Именно Позерн предложил, точнее – обязал Лазариса вполне вроде бы законно, на основании договора от 13 февраля, приступить к выдаче Госторгу достойных экспорта вещей из хранилищ Эрмитажа. Правда, настойчиво рекомендовал не ограничиваться лишь керамикой восточного происхождения и выявить явно ненужное музею, но могущее вызвать интерес у европейских антикваров, причем на как можно большую сумму, например на 1, 5 миллиона рублей. Ведь практически половина ее пойдет после продажи вещей музею – на капитальный ремонт, на пополнение коллекций… Мало ли у Эрмитажа потребностей, которые нужно оплачивать.

Директор Лазарис не возражал. Приказ есть приказ, и его следует исполнять.

Уже 10 марта работники Эрмитажа сдали по описи Ленинградскому отделению Госторга 376 предметов, оцененных его же экспертами в 718 тысяч рублей. Это была лишь малая часть того, что в 1917 – 1918 годах собрали в брошенных владельцами дворцах и особняках и спасли, перевезли в эрмитажное хранилище, так и не включив в экспозицию. Табакерки и шпалеры, художественная мебель, фарфор и майолика, серебряная посуда, картины и гравюры, эмали – работы западноевропейских мастеров XVII – XIX веков. Договору соответствовали лишь 15 восточных ковров – «тавризов», «хамаданов», «ладиков», «караманов».

На том серьезная чистка хранилищ – сугубо научная, беспристрастная, лишенная напрочь духа наживы – не завершилась, она продолжалась до осени. Одновременно проводилась и сдача – по мере накопления достаточно крупных партий – в Ленинградское отделение Госторга: 11 июня, 31 июля, 17 и 18 августа, 26 октября. Всего было сдано 732 предмета, в общем заурядных для Эрмитажа, никогда не украсивших бы его залы.

Сдали:

золотые табакерки самых причудливых форм, с бриллиантами, украшенные тончайшими миниатюрами;

фарфор севрский, мейсенский, берлинский, китайский, отечественных фабрик;

старое серебро – парадные сервизы, которые по-настоящему следовало ценить только по весу;

картины и гравюры практически неизвестных у нас мастеров Франции и Германии, Нидерландов и Италии;

оружие – старые рыцарские доспехи, мечи и шпаги, щиты, ружья и пистолеты, кинжалы, которыми одно время так модно было украшать гостиные, библиотеки, курительные комнаты в особняках и даже больших квартирах;

бронзу – бюсты, мелкую пластику, фигурные композиции отличной работы;

античные монеты – только те, которые имелись далеко не в одном экземпляре в основных нумизматических собраниях страны;

книги – из личной библиотеки Николая II из Строгановского дворца, интересные только для характеристики его вкусов и пристрастий, для истинных библиофилов.

Всего с марта по конец октября 1928 года 732 предмета на общую сумму 1 миллион 400 тысяч рублей. На 100 тысяч больше, чем установил Позерн.

Научные сотрудники Эрмитажа наивно полагали, что тем самым выполнили и соглашение с Ленгосторгом, и предписание Позерна. Следовательно, им причитаются обещанные отчисления – пусть и не все 700 тысяч, но хотя бы часть честно заработанных средств: ведь так нужно начать ремонт зданий.

Но денег не дождались. Внешторговцы разъяснили, что сначала им требуется принять вещи из музея по описи, уведомить Москву и получить оттуда указание – что, когда и куда следует отправить, упаковать, отправить пароходом в Штеттин, оттуда поездом в Берлин, где опять же по описи сдать представителям аукционной фирмы. Затем вещи изучат, внесут в каталог с указанием стартовой цены, представят на обязательной предпродажной выставке, чтобы каждый желающий смог осмотреть их, изучить, продать и рассчитаться с Внешторгом. Только после всего этого деньги можно переводить на счет музея.

В Эрмитаже эти объяснения приняли, но все же для проверки направили в Берлин С. Н. Тройницкого – выдающегося ученого, блестящего администратора. Не случайно именно ему доверили возглавлять музей в самые трудные годы, с 1918 по 1927-й. По его возвращении выяснилось, что действительно на аукционе «Рудольф Лепке» удалось продать лишь небольшую часть из выделенного экспорта: всего 122 предмета за 352 тысячи рублей. Причем наибольшим спросом пользовались вещи дешевые, а ценные, и потому дорогие, так и не нашли покупателей. Эрмитажу причитается 171 тысяча рублей, которые внешторговцы почему-то до сих пор так и не перечислили.

Да, Наркомторг изрядно задолжал, хотя вроде бы и должен был иметь деньги. Но Эрмитаж являлся для него далеко не единственным источником антиквариата.

…В начале 1928 года в Ленинграде вновь появился Крюгер, официальный эксперт-закупщик «Кунстаукционхауз Рудольф Лепке». Поскольку в советском торгпредстве его заверили, что он остается единственным зарубежным покупателем русских сокровищ, Крюгер не торопился, методично изучая картины и мебель, бронзу и фарфор, собранные в Михайловском замке. Он ожидал возможности побывать во дворце Палей[67], о котором ему так много говорили (правда, всегда – вскользь, полунамеками).

Совершенно случайно он обнаружил, что в городе у него, оказывается, есть весьма солидный конкурент: некий француз Менаше. По приглашению Экспортной конторы Ленгосторга он также отбирал для себя «товар» в Михайловском замке, ожидая, как и Крюгер, когда же его пустят во дворец Палей.