– Да просто провериться, знаешь.

Видимо, работая охранником в больнице, он понимает, что не стоит допытываться у людей, что они тут делают, и медленно кивает, и мы снова переключаем внимание на статую.

– Она новая? – спрашиваю я. Я не видела её, когда была тут в последний раз, это уж точно.

Джексон хмыкает.

– Ну, для нас она новая, юная леди. На деле же она очень старая. Глядите.

Он указывает на слова, выгравированные на табличке на постаменте. Там написано просто:

– Нам одолжили её в постоянное пользование из Генуи, в Италии. Чтобы почтить работу, которую делают люди вроде вашей мачехи.

Джессика не моя мачеха. Я хочу возразить, но Джексон давний друг семьи, так что я машу на это рукой.

– Что он делает с мальчиком? – спрашиваю я.

– Делает ему укол. Прививку. Вакцинирует его от…

Это я знаю из школы.

– Оспы!

– Очень хорошо.

– Видимо, это тот человек, про которого Джессика рассказывает, что он спас кучу жизней.

Джексон торжественно кивает.

– Она права. Больше чем кто бы то ни было в истории, говорят, и всё благодаря вакцинации.

Через вестибюль к нам приближается Джессика.

– Прости, что так задержалась, Джорджина. Охрана – это кошмар какой-то. – Она переводит взгляд на Джексона. – Прости, Джексон. Ты исключение.

– Вы и сама исключительная, мисс Стоун. Я не обижаюсь.

– Идём, – говорит мне Джессика. – Побудешь у меня. Придётся немного подождать, прежде чем я смогу отвезти тебя домой.

Я иду с ней через вестибюль и по длинному коридору в новое крыло здания. Вдоль одной из стен тянутся огромные стеклянные окна. На другой стороне лаборатория, напоминающая киношную. Люди в белых халатах, сеточках для волос и масках бегают из кабинета в кабинет с тревогой во взгляде. По длинной ленте конвейера ползут штативы с пробирками, а шарнирные роботические руки опускаются внутрь пробирок и поднимаются наружу.

Это зрелище завораживает: словно какая-то медицинская фабрика.

Потом из другого конца коридора раздаётся крик:

– Вот она где!

Из-за угла выбегает небольшая толпа людей в белых лабораторных халатах – все они спешат к нам со смесью страха, паники и облегчения на лицах.

– Джессика! Где ты была? – спрашивает возглавляющий толпу крупный мужчина с ровно подстриженной бородой.

Джессика смущается.

– Я… я была здесь, в смысле… – Она касается пальцами уха. – Простите. Наушник отключён. Включить наушник! Что происходит? Это моя, эм… это Джорджина, кстати.

Все проявляют вежливость, и несколько секунд я слушаю «Привет, Джорджина, как поживаешь?», но им это явно не очень интересно. Соблюдя приличия, они снова переключают внимание на Джессику.

Бородач:

– Есть новости, Джесс. Думаю, нам по меньшей мере удалось идентифицировать источник ЭПП. – Он показывает ей свой планшет. Джессика смотрит на него секунду, а потом говорит кое-что, от чего у меня холодеет сердце.

– Церковь Святого Вулфрана и Всех Святых?

– Это приют для животных, – говорит кто-то.

Сент-Вуф.

Остальные кивают и что-то бормочут.

– Походит на то. И она уже распространяется.

– Это нехорошо.

Вскоре все начинают говорить одновременно, вставая плотнее друг к другу и оттесняя меня в сторонку, и становится очевидно, что все – включая Джессику – забыли, что я вообще здесь.

И тут по коридору разносится крик:

– Нет! Только не это!

Все поворачиваются посмотреть на лаборантку в белом халате, бегущую по коридору, прижимая телефон к уху.

– Я вам перезвоню! – выдыхает она и останавливается. Я вижу её лицо сквозь толпу людей – и я никогда не видела никого в таком отчаянии.

– Оно здесь, – всхлипывает она. – Уже подтверждено. Первое заражение человека, ещё два под подозрением… – Она опускает плечи, роняет телефон на пол и прячет лицо в ладони.

Люди, с которыми я стою, громко ахают, и Джессика бормочет:

– О нет. О нет-нет-нет… Пожалуйста, Господи, нет!

Бородач подходит к плачущей женщине, бормоча что-то утешающее, и она шепчет:

– Мы старались… мы так старались, а теперь все…

Она не в силах договорить и начинает тихо рыдать. Тут вся толпа приходит в движение, переговариваясь и спеша обратно по коридору, забирая с собой всхлипывающую женщину. В воздухе висит такая сильная паника, что я практически ощущаю её кожей.

И я остаюсь стоять посреди коридора одна.

Джессика внезапно останавливается и оглядывается на меня, будто видит в первый раз.

– Сможешь сама добраться домой? – спрашивает она. – Возьми такси. Попроси Джексона, чтобы он тебе помог. И Джорджина – никому ни слова. Никому. Ни. Слова. – Она поворачивается и уходит, лицо у неё белое от тревоги. Если какая-то часть меня огорчена, что меня бросили, вся остальная в таком ужасе, что меня начинает подташнивать.

Та леди собиралась сказать «Теперь все умрут»? Или что-то другое?

Я стою одна, моргая, чтобы не расплакаться, когда слышу, как с другого конца коридора меня негромко зовёт Джексон. Он этой суматохи не слышал.

– Мисс Сантос! Я поставил чайник, и у меня есть немного бисквитного торта, жена испекла. Не желаете ли ко мне присоединиться?

Никому. Ни. Слова.

В закутке у Джексона бормочет телевизор. Охранник заваривает чай и выкладывает бисквит на блюдечко. Я изо всех сил стараюсь быть вежливой, пока он дружелюбно болтает о том, сколько ему осталось до пенсии, и о стряпне его жены, и спрашивает про Клема, но никак не могу выбросить из головы произошедшее только что.

Что имела в виду леди в белом халате? Мы все… что?

Что такое бородач говорил про Сент-Вуф?

– Давно не виделись, Джорджи, – говорил Джексон, – но вас повидать всегда приятно. Ваша мама была бы рада, увидев, какая вы выросли крепкая да здоровая.

Я выдавливаю улыбку. Джексон при встрече всегда говорит что-нибудь приятное про маму: какая она была умная, как хорошо одевалась, к примеру. Папа рассказывал, он был очень добр к нам с Клемом, когда мама умирала в карантинной палате в окружении медицинских аппаратов.

Каждый год он шлёт нам рождественскую открытку. Всегда с Иисусом, а не с Санта-Клаусом, и пишет длинное пожелание, прежде чем подписаться.