– Если что понадобится, я на ресепшн, прекрасного отдыха!

И ушла, унося с собой горькую злость.

Эдиз так и остался за шторой. В голове его рвались снаряды, летали копья. Он не мог понять – тонет он или сгорает, задыхается или, наоборот, сейчас взорвется, раздутый яростью.

Гюль…

Он тихо, но сильно ударил себя по голове, чтобы немного оклематься.

Незаметно вышел из-за шторы, прошел между колоннами и подошел к ресепшн сзади.

Гюль спокойно занималась там своими делами.

Он долго смотрел на ее руки, которые перекладывали документы из стопки в стопку. И пока он смотрел – все решилось окончательно.

– Гюль, ты чего это делаешь? – приветливо спросил.

– Да вот разбираюсь… карточки, бейджи… порядок навожу.

Эдиз, как заговорщик, наклонился к ней, прошептал:

– А чего это наш мальчишечка один сидит? Где же босс?

Она ответила, что хозяин уехал по делам в Стамбул и будет только завтра, а чего Андрей сидит один, она не знает и ей не интересно.

Эдиз ухмыльнулся, сглотнул горечь.

– Ладно, я пошел на кухню, проверю, что там с ужином, – сказал как мог равнодушно.

– Иди…

И он пошел на дрожащих ногах-пружинах. Чувствовал, как раскаленный докрасна паяльник выжигает у него внутри разные узоры. Такая красивая, смешная боль. Он шел и топтал свою жизнь, специально со всей силы ударяя ногами по полу.

Шаг – взрыв, шаг – злость, шаг – тьма.

Маленькая Гюль внутри него, как русская матрешка, выпрыгивала сама из себя. Но он не мог, он не знал, как сделать, чтобы она выпрыгнула из него, чтобы оставила его. Не знал и не хотел знать.

На каждом этаже располагались технические комнаты. Эдиз незаметно взял ключи от той, что была на этаже, где жили Дмитрий и Андрей.

Вошел в комнату, прикрыл дверь, прислонился к ней спиной, ждал.

…вспоминал, как впервые увидел Гюль. На том большом собеседовании. В отеле тогда было несколько начальников. Все они сидели за столом на улице словно приемная комиссия. И подолгу беседовали с каждым из почти сорока кандидатов. Гюль стояла чуть поодаль в ярко-розовом платье, волосы красиво зачесаны назад. Уже тогда он увидел в ней то, чего нет в других людях. Этому не было имени и названия. Оно просто сияло изнутри. Ее темная кожа и серьезные глаза источали это сияние. Черпали его внутри и выливали в окружающий мир.

Эдиз схватил себя за волосы и стал раскачивать голову из стороны в сторону. Он тихонько стонал.

Со стороны коридора послышались звуки – это поднялся лифт. Он приоткрыл дверь, смотрел в щелочку. Из лифта вышла пара – старая немка и ее молодая любовница. Эдиз облегченно выдохнул.

Стоял и вспоминал, как два года назад двоюродный брат обучал его медитации и осознанности. «Это трудно, – говорил брат, но ты должен каждую секунду пребывать в состоянии „здесь и сейчас“ – иначе тебе не бывать счастливым. Прошлое и будущее, мысли о них, отнимают твое счастье, обворовывают тебя».

Знал бы брат, что сейчас происходит с Эдизом. Именно сейчас его не заботило прошлое и будущее. Только настоящее.

Оно было злым, и сам он был злым и темным.

И никакого «света внутри нас самих», о котором говорил брат, не существует. Есть только тьма и ненависть. Весь свет поглотила Гюль. И делиться с ним не собиралась. А раз так – не бывать прошлому и будущему. Все должно решиться здесь и сейчас.

Андрей не любил оставаться один. Ему было неловко наедине с собой. Мысли в голове скакали – одна глупо налетала на другую. Громоздились образы, но ничего конкретно понятно не было. Это одна мысль, это другая – нет. Все в куче, все вибрирует, но не дает смысла, не сообщает сути.

Мысли тянутся, словно жевательная резинка. И в каком месте одна порвется и начнется другая – неизвестно.

Все, что сказала ему Гюль, удивляло. Но самой главной и большой части сказанного он не понял. Он знал, что часть эта есть, он даже представлял ее себе, но не мог ее осмыслить, сделать видимой для себя.

Да, Дмитрий много раз просил его не вступать в общение с персоналом, но он не ощущал Гюль как просто сотрудницу. Она была больше своей работы. Он точно знал, что она на равных со всеми, кто здесь гостит. Нечто ценное внутри нее ставило ее в этот ряд.

Но то, чего она от него хотела, не укладывалось в пустоту его жизни. Сегодня она поняла это – и что-то в ней надломилось.

…Андрей устал слоняться по отелю, ходить вокруг бассейна.

Ему надоели смеющиеся люди, их красивые прыжки в воду, их поздравления друг другу, этот бьющий по мозгам салют, эти глупые девушки с блестящими губами, эти шейхи с наглыми улыбками, политики, дельцы…

И хотя он боялся неясных теней, которые то и дело носились по стенам номера, все равно решил пойти спать.

Вызвал лифт, ждал его, зевая.

Вошел в комнату, включил свет.

Удивиться или испугаться он не успел – получил сильный толчок в спину, упал на пол и покатился.

Быстро встал, бросился на кровать, пытался кричать.

Но Эдиз зажал ему рот рукой. Другой рукой он неловко закрыл окно.

Этот турок со злыми глазами сказал Андрею в ухо, чтобы молчал, иначе будет хуже.

Тот судорожно закивал. Внутри него попеременно вспыхивали и гасли маленькие лампочки. Андрей физически чувствовал это. А еще он ощущал жгучую боль в голове.

Эдиз убрал ладонь от губ Андрея. Кричать уже не хотелось. Андрей послушно сидел, словно игрушка, которую выключили.

Турок нервно метался по комнате, украдкой смотрел в окно, заглядывал в шкафы, в ванную.

Потом сел прямо на пол и затараторил:

– Слушай, я не хочу тебя убивать, но у меня нет выхода. Только так я освобожу от тебя Гюль. Я люблю ее, она только моя. У меня не будет никакой жизни, если ты будешь здесь. А ты здесь, как я вижу, надолго, если вообще не навсегда.

Андрей дернулся, голову прокололо болью.

Он никогда не думал – как долго здесь пробудет и куда денется потом. Его жизнью всецело управлял Дмитрий. И если еще три-четыре недели назад Андрея это нисколько не заботило, то сейчас, именно в эту минуту, он ощутил что-то вроде злости на Дмитрия. Слова этого мускулистого турка будто нажали какую-то кнопку, дернули спусковой рычаг.

– Подожди, давай поговорим, – Андрей хотел сказать что-то важное, оно рвалось из глотки, но слова бились внутри о черепную коробку,