— По какой причине мисс Вуд попросила вас спуститься вниз?

— Она не просила, сэр, просто, когда я расчесывала ей волосы, она сказала, что оставила джентльменов одних обсудить свадьбу, и я спросила ее, скоро ли она собирается в Лондон. Она ответила, что не в настроении сейчас об этом думать. Поэтому я и решила, что, возможно, у нее начинается приступ головной боли, тем более что она захотела салфетку, чтобы остудить лицо. Она нервничала, словно что-то ее беспокоит, поэтому я помогла ей приготовиться ко сну и ушла.

— Странно, что она не захотела присутствовать при столь важном разговоре, правда? Даже если у нее болела голова.

— Вы должны спросить об этом саму мисс Вуд, сэр. Но если джентльменам нужно было обсуждать дела, урегулировать какие-то вопросы, разве это было бы правильным? К тому же она весь вечер чувствовала себя плохо. Примерка платья должна была состояться на следующей неделе, а говорят, что невесты часто раздражаются из-за этого.

— Сама мисс Вуд говорила что-то по поводу головной боли? Или плохого самочувствия?

— Нет, сэр. Но я всегда вижу, когда ее что-то беспокоит. Ей не нужно ничего говорить.

— Как давно вы работаете в «Мальвах»?

Глаза Мэри удивленно сверкнули, и она с готовностью ответила:

— С тех пор, как мне исполнилось двенадцать лет, сэр.

— Был ли полковник хорошим хозяином?

— Он был самым лучшим. Всегда тактичный, всегда вежливый, говорил «пожалуйста», даже если в том нет необходимости. — Девушка закусила губу. — Мы все очень расстроены…

— Понимаю. Я слышал, что ваша родственница работает экономкой у мисс Тэррант?

— Да, сэр. Моя сестра.

— Давно ли она у нее работает?

Светлые глаза настороженно сузились.

— С 1910 года, сэр. Вернее, тогда она была экономкой мистера Тэрранта.

— Ей там нравится?

— Похоже, что да.

— А она встречала капитана Уилтона, когда он бывал в Аппер-Стритеме перед войной?

Настороженность исчезла.

— О да, сэр. Вивьен отзывалась о нем очень хорошо.

— Он уже тогда интересовался полетами, насколько я понимаю?

— Это так, сэр. С ума по ним сходил. Дразнил мисс Кэтрин, что заберет ее с собой, она смеялась и умоляла его и не мечтать об этом.

— Приятный человек, да? С хорошим характером, с хорошими манерами?

— Да, сэр. Джентльмен. Не то что… — Она осеклась.

— Да? Не то что Чарлз Харрис?

Мэри густо покраснела, и Ратлидж понял, что от гнева, а не от смущения.

— О нет, сэр. Немец, а не полковник! — воскликнула горничная и важно добавила: — Я больше ничего не скажу, сэр, с вашего позволения.

И хотя он продолжал настаивать, она была верна своему слову.

Ратлидж снова пошел повидаться с Кэтрин Тэррант, которую застал в студии. Комната с высокими стеклянными потолками, отделанная кафелем, с мягким, рассеянным светом, была переделана из оранжереи. В ней все еще стоял запах земли, смешанный с запахом красок и скипидара и — что довольно странно — запахом отсутствующих роз.

Она натягивала холст, когда Вивьен, которая отдаленно напоминала свою сестру Мэри, привела туда Ратлиджа и вышла, тихо закрыв дверь.

— Я не знал, — сказал он, — что вы та самая К. Тэррант. Моя сестра восхищается вашими работами. — Он окинул взглядом картины, которые сушились по разным углам комнаты; краски на них сверкали, как драгоценные камни.

— Такое всегда приятно слышать. Никогда не устаешь от похвал. Критики достаточно щедры на хулу. — Кэтрин вопросительно взглянула на него: — Но не это же привело вас сюда, так ведь? Что случилось? — Ее лицо было напряженным.

— Ничего не случилось, насколько я знаю. Я пришел, чтобы спросить вас о том, что является для меня загадкой. О немце.

Небольшой подрамник в руках Кэтрин дрогнул, в ее глазах появилось смешанное выражение гнева и раздражения.

— Я могла бы догадаться! Как правило, мужчины, которые были на фронте, напичканы предрассудками, несмотря на то что они испытали столько страданий. Или видели, как их друзья страдают. Простите, вы не из таких?

Он попытался улыбнуться, хотя она его рассердила.

— Откуда вы знаете? Говоря по правде, понятия не имею о том, по поводу чего у меня должны быть предрассудки. Расскажите, и тогда я пойму, в чем дело.

Поставив подрамник на место, Кэтрин подошла к одному из раскрытых окон и стала смотреть в сад.

— Просто любопытно, кто сказал вам о немце?

— Несколько человек упоминали о нем, — осторожно ответил он.

— Да, догадываюсь, — сказала она устало. — Но я правда не понимаю, что это может иметь общего с вашим расследованием. — Она повернулась, подняла одну из картин, которые стояли у стены, и начала изучать ее так, будто что-то в ней ей не нравилось.

— Не могу сказать точно, пока не услышу историю от вас самой.

Кэтрин посмотрела в сторону.

— Вы разговаривали с Леттис, я полагаю. Ладно, кто только не копался в этом со сладострастным энтузиазмом, почему тогда не Скотленд-Ярд? По крайней мере, вы услышите от меня правду, а не дикие гипотезы или приукрашенные слухи.

Она поставила картину на место и взяла другую, продолжая говорить отчетливо и спокойно, но Ратлидж видел, как она вцепилась в холст, который держала на расстоянии вытянутой руки.

— На самом деле все очень просто. Во время войны, когда не хватало мужских рук для того, чтобы выполнять тяжелую работу на ферме, правительство разрешило брать в помощь немецких военнопленных. Большинство из них рады были этим заняться, это было лучше, чем томиться весь день в лагере без дела. В «Мальвы» разрешили взять трех немцев на время жатвы.

— А вам?

Кэтрин немного повернула картину, как будто хотела получше ее разглядеть.

— Да, я попросила одного, но он не смог работать — не думаю, что он раньше когда-нибудь видел живую корову, тем более пашню! Он был клерком в салоне мод, но, хотя старался, большая часть времени у меня уходила на то, чтобы показывать ему, что и как нужно делать.

Ратлидж ничего не сказал, и через минуту она продолжила с неохотой:

— Поэтому они прислали мне другого человека, а потом помощника ему. Он был изумителен. Он мог делать все: чинить, пахать, принимать роды у лошади, доить, делать все необходимое, и, казалось, это доставляет ему удовольствие. Он вырос на земле, но никогда сельским хозяйством не занимался, кто-то делал это за него. Он был адвокатом в Бремене. Его звали Рольф. Рольф Линден. И я в него влюбилась. Это не было простым увлечением. Это не было похоже на те чувства, что я испытывала по отношению к Марку. Но Рольф был немцем, и это касалось всех в Аппер-Стритеме; ведь хороший немец — это мертвый немец. Поскольку он был заключенный, ему нужно было возвращаться в лагерь каждую ночь. Ситуация не очень подходящая для высокой романтики, правда?