Плетеные хижины стояли по правую руку от города, а перед ними тянулась полоса песка, куда вытаскивали лодки. Кино с Хуаной медленно спустились по берегу к тому месту, где лежало их старое каноэ – единственное, что имелось у Кино ценного в мире. Он получил эту лодку от отца, а тот – от деда, который когда-то привез ее из Наярита. Для Кино она была не просто собственностью, а средством прокормиться: если у мужчины есть лодка, женщина точно знает, что не будет голодать. Каждый год он заново покрывал ее водонепроницаемой замазкой, секрет изготовления которой тоже достался ему от отца. Кино подошел к лодке и, как обычно, бережно дотронулся до изогнутого носа. Он опустил на песок камень для ныряния, корзинку и две веревки, затем свернул одеяло и бросил в носовую часть.

Хуана уложила Койотито на одеяло и накрыла шалью, чтобы палящее солнце не напекло ему голову. Малыш больше не плакал, но его лицо горело, а опухоль продолжала разрастаться и уже расползлась по всей шее до самого уха. Хуана вошла в воду, набрала бурых водорослей, сделала плоский влажный компресс и приложила к распухшему плечу ребенка. Средство это было ничуть не хуже, а быть может, даже лучше любого лекарства, которое мог бы прописать доктор, однако ему не хватало весомости докторского авторитета – оно казалось слишком простым и не стоило ни гроша. Брюшные колики у Койотито пока не начались. Возможно, Хуана успела высосать яд, зато не высосала из сердца собственную тревогу за ребенка. Мать не молилась об исцелении ребенка напрямую – она молилась о том, чтобы найти жемчужину, которой можно будет расплатиться с доктором за лечение, ибо ум человеческий так же зыбок, как мираж над заливом.

Кино с Хуаной подтащили каноэ к самой кромке песка. Когда нос соскользнул на воду, Хуана забралась внутрь, а Кино столкнул лодку с берега и шел рядом, пока она не закачалась на легких волнах. Потом, слаженными движениями, они рассекли воду двухлопастными веслами, и каноэ со свистом полетело по воде. Остальные ловцы жемчуга давно уже вышли в море. Вскоре Кино заметил их в зыбком мареве над устричной банкой.

Свет проникал сквозь воду, освещая усыпанное сломанными ракушками дно, на котором лежали устрицы-жемчужницы. Именно эта устричная банка сделала короля Испании могущественной фигурой в Европе, именно она помогала оплачивать его войны и украшать церкви во спасение монаршей души. Серые раковины устриц были покрыты похожими на юбки оборками, облеплены крошечными рачками и водорослями, а сверху по ним карабкались маленькие крабы. По чистой случайности в такую раковину могла попасть песчинка – завалиться между мышечными складками и лежать, раздражая мягкое тело, пока в попытке защититься моллюск не обволакивал ее слоем гладкого перламутра. Однажды начатый, процесс уже не прекращался: устрица продолжала обволакивать инородный предмет все новыми и новыми слоями, пока его не вымывало водой или пока не погибал моллюск. Веками ловцы ныряли в море, отрывали устриц от дна и вскрывали оборчатые раковины в поисках покрытых перламутром песчинок. Целые стаи рыб жили вокруг банки, питаясь устричным мясом и теребя губами блестящую внутреннюю поверхность раковин. Однако жемчужина – это случайность; если нашел ее – значит, тебе улыбнулась удача, потрепал по спине то ли Бог, то ли боги, а может, и тот и другие.

С собой у Кино было две веревки: одна привязана к тяжелому камню, другая – к корзинке. Он стянул штаны с рубашкой и положил шляпу на дно каноэ. Поверхность моря казалась гладкой, как масло. Кино взял камень в одну руку, корзинку – в другую, перекинул ноги через борт и соскользнул вниз. Камень быстро утянул его на дно. За ним поднимался целый шлейф пузырей, но вскоре вода успокоилась, и Кино смог видеть. Над головой волнящимся зеркалом блестела поверхность моря, пробитая кое-где днищами лодок.

Кино двигался осторожно, чтобы не замутить воду илом и песком. Он продел ногу в петлю на конце привязанной к камню веревки и принялся быстро работать, отрывая устриц ото дна – то по одной, то по нескольку – и укладывая их в корзинку. Кое-где устрицы приросли друг к другу и отделялись целыми гроздьями.

Некогда народ Кино пел обо всем, что только существовало или происходило в мире; пел рыбам, морю спокойному и морю гневному, свету и тьме, луне и солнцу, и все эти песни звучали внутри у Кино и у людей его народа – все до одной, даже те, что давно забылись. И вот, пока Кино наполнял корзинку, внутри у него слышалась песня. Ритмом ей служил тяжелый стук сердца, пожирающего кислород из наполненных воздухом легких, а мелодией – серо-зеленая вода, снующие по дну морские создания и косяки рыб, которые проносились мимо и тут же исчезали. И была в этой песне еще одна, внутренняя песня, едва различимая, но сладостная, тайная и неотступная, почти незаметная за основной мелодией, песня найденной жемчужины, ведь каждая раковина в корзинке могла таить в себе жемчужину. Все шансы говорили «нет», однако удача и боги могли сказать «да». Кино знал: в каноэ у него над головой Хуана сидит с застывшим лицом и окаменелыми мускулами и творит магию молитвы, чтобы загнать удачу в угол, вырвать ее из рук у богов, потому что удача нужна ей для Койотито. И так велики были эта нужда и желание, что чуть слышная тайная мелодия жемчужины звучала сегодня особенно громко – целые музыкальные фразы мягко и отчетливо вплетались в основную песню морского дна.

Кино, гордый, молодой и сильный, мог с легкостью оставаться под водой больше двух минут, поэтому работал не торопясь и выбирал только самых крупных моллюсков. Потревоженные его присутствием, все они держали раковины плотно закрытыми. Чуть справа возвышался каменистый бугорок, покрытый молодыми устрицами, собирать которых было еще рано. Кино подошел поближе. Рядом с бугорком, под небольшим выступом, он увидел огромную древнюю устрицу. Она лежала сама по себе, не облепленная собратьями. Под защитой маленького выступа ее раковина осталась слегка приоткрытой. Кино успел заметить, как среди складок похожей на губы мышцы что-то призрачно блеснуло, и раковина тут же захлопнулась. Сердце у него тяжело застучало, в ушах пронзительно взвизгнула мелодия жемчужины. Кино медленно отделил устрицу от морского дна и крепко прижал к груди, затем рывком высвободил ногу из петли и всплыл на поверхность. Его черные волосы заблестели на солнце. Он перегнулся через борт каноэ и положил находку на дно.

Пока он забирался внутрь, Хуана выравнивала каноэ. Глаза у Кино сияли от возбуждения, но ради приличия он все-таки поднял со дна сначала камень, затем корзинку с устрицами. Хуана чувствовала его возбуждение и делала вид, что смотрит в другую сторону. Нельзя желать чего-то слишком сильно: можно отпугнуть удачу. Желание должно быть большим, но не чрезмерным, чтобы не оскорбить Бога или богов. И все же Хуана почти не дышала. Нарочито медленно Кино раскрыл короткий прочный нож и задумчиво посмотрел на корзинку: не лучше ли оставить большую устрицу напоследок? Он достал из корзинки маленького моллюска, вскрыл раковину, обыскал складки мягкой плоти и выбросил в воду. Казалось, Кино заметил огромную устрицу только теперь. Он присел на корточки, взял ее в руку и внимательно осмотрел. К раковине приросло всего несколько рачков, а желобки на ней блестели черным и темно-коричневым. Кино не спешил ее открывать. Он знал: то, что ему привиделось, вполне может оказаться солнечным бликом, случайно попавшим внутрь осколком ракушки или просто миражом. В этом заливе мнимого света больше, чем настоящего.