— Легка на помине!

Деканша была энергичной женщиной, с нежно-розовой кожей, изящно очерченными губами, блестящими зелеными глазами и легкой улыбкой. Она обладала гибкой и стройной фигурой, но обычно скрывала свои округлые формы, будто стыдясь их, под свободными платьями кричащих цветов. Казалось, эта пестрота призвана была возместить явную робость их владелицы, исчезавшую лишь тогда, когда четко определенные рамки ее работы давали ей ощущение защищенности. При выполнении своих обязанностей она проявляла решительность и твердость, прямо пропорциональную той слабости, которую ей приходилось преодолевать, чтобы справляться с работой. Она преподавала историю, но в течение многих лет посещала занятия Марсело, поскольку их связывала давняя дружба, основанная не только на восхищении и приязни с ее стороны, но и на совместном участии в политической борьбе во времена их мятежной юности. Прошлое членство в какой-то левой партии радикального толка сказалось на ее характере и проявлялось в заметном отсутствии чувства юмора, тоске по великим делам, привычке интересоваться политикой и в первую очередь, по словам Марсело, в неосознанном пуританстве, что, в конечном итоге, превратило ее в человека, который понимает, что жизнь такова, какова она есть, и не собирается меняться, и поэтому испытывает непреодолимое стремление стыдиться своего собственного счастья. Лет ей было ближе к пятидесяти, чем к сорока, но ни возраст, ни недавнее вдовство (преждевременная и драматичная смерть мужа широко обсуждалась на факультете) не смогли стереть с ее лица, теперь сиявшего скрытой зрелой красотой, следы великолепия ее молодости. Возможно также, что вдовство и заставило ее два года назад обратить в сторону факультета всю свою нерастраченную энергию женщины, измученной одиночеством, но не сломленной. Деканша появилась не одна, ее сопровождал преподаватель, которого, как и ее, я до тех пор знал только в лицо: хилый тип среднего роста, с выбритой физиономией, зачесанными назад редкими светлыми волосами, в круглых очках и сером фланелевом костюме. Выражение довольства на его лице, казалось, объяснялось не мимолетным состоянием души, а носило постоянный характер, быть может, проистекавший из нескрываемого удовлетворения тем обстоятельством, что он знаком лично сам с собой.

Марсело и деканша приветствовали друг друга объятиями и смехом, словно вокруг для них никого не существовало, хотя они находились под перекрестным наблюдением двух пар глаз и понимающих улыбок, которые изобразили мы с типом в очках. В конце концов, восторги улеглись и вновь прибывшие начали пить кофе. Будто возобновляя прерванный разговор, деканша произнесла;

— Значит, вы тут говорили обо мне.

— Именно так, — подтвердил Марсело. — И, само собой, только плохое.

Все рассмеялись. И я тоже, хотя в эту минуту заподозрил самое худшее.

— Томас сообщил мне, что вы определились со сроками, — продолжал Марсело.

Деканша впервые обратила на меня внимание и адресовала мне свою лучшую улыбку: ряд белоснежных вымуштрованных зубов, казалось, осветил ее лицо.

— Ах да, полагаю, мы знакомы? — произнесла она. Мы не были знакомы, так что Марсело пришлось представить нас друг другу, и едва он произнес мое имя со словами вроде «Да ладно, я же тебе говорил о Томасе: он женат на Луизе Женовер из Центрального», как улыбка деканши тут же погасла и сменилась гримасой, в которой последовательно чередовались сначала испуг, затем недоверие, а под конец досада. Я подумал, что вот оно, самое худшее, но действительность поспешила меня в этом разуверить.

Пока я пожимал не сразу протянутую мне руку деканши, тип в очках взглянул на меня с интересом, не лишенным некоторой наглости, и с чуть заметной улыбкой на губах заявил низким глубоким голосом, идущим словно из глубины грудной клетки, что познакомился с Луизой на прошлой неделе в Амстердаме, вне всякой связи упомянул Ориоля Торреса, а потом непонятно зачем пропел дифирамб выступлению моей жены на конгрессе. Затем, воспользовавшись одобрительным молчанием Марсело и смущением деканши, он вернулся к теме конкурса. По его словам, деканат объявил конкурс на замещение должности профессора истории, и он, хотя и не уверен в поддержке всего факультета, — а еще не определены окончательно ни требования к кандидату, ни состав выборной комиссии, но наверняка оба этих решения будут приняты исходя из нужд факультета, а не личных амбиций конкретного человека, — он решил выставить свою кандидатуру и на общих основаниях состязаться с прочими претендентами. «Лицемер хренов, — подумал я, не без некоторой зависти слушая его напыщенную и самодовольную речь. — Как здорово ты усвоил уроки». Стремясь хоть как-то сгладить эффект, который тонко продуманное вранье историка оказало на простодушную деканшу, я робко вставил, что тоже собираюсь участвовать в конкурсе на место, выделенное нашей кафедре, и уже хотел было увести разговор в сторону, как вдруг вмешался Марсело.

— Да, — сказал он, посылая деканше благодушную улыбку, и пояснил, желая уточнить разницу между ситуацией историка и моей: — Но Томас — наш «домашний» кандидат.

Если бы я мог, то, наверное, схватился бы за голову. Я уверен, что Марсело сделал бы то же самое, когда выражение лица деканши недвусмысленно указало ему его ошибку. Путаясь в словах, он попытался исправить положение, однако деканша не дала ему возможности сделать это. Она официальным, облеченным властью голосом, даже почти обвинительным тоном, глядя при этом на Марсело, но на самом деле обращаясь ко мне, разъяснила, что в действительности факультет имел в виду ходатайствовать о нескольких ставках, и среди них о той, которую просила наша кафедра, и, скорее всего, эти места будут выделены ректоратом; она сообщила, что на этой неделе кафедры представят развернутые требования к кандидатам и специализацию каждого места; она заверила, что ректорат заинтересован в проведении конкурса в октябре; особенно она напирала на то, что деканат будет внимательно следить за тем, чтобы специализация этих вакансий и состав комиссии отвечали бы нуждам каждой кафедры, а поскольку традиционно, по самой своей природе кафедры склонны больше внимания уделять научной работе, нежели преподаванию, то им придется пересмотреть свою политику и при отборе кандидатов руководствоваться такими же требованиями к педагогическим данным, как и к научным способностям; закончила она предупреждением:

— Надеюсь, вы сумеете выбрать правильных кандидатов.

Я не удержался и покраснел. И пока тип в очках согласно и уверенно кивал головой, Марсело закатил глаза и изобразил примирительный жест. Казалось, он говорит: «Спокойно. Если это самое плохое, то беспокоиться не о чем». Вслух же он произнес следующее:

— Конечно, это в наших собственных интересах.

Он бросил взгляд на часы и, явно стремясь не дать деканше продолжить выступление, заявил тоном, призванным вернуть сердечную обстановку начала беседы:

— Что касается качества преподавания: я позже загляну на экзамен.

И добавил, обращаясь к деканше:

— Ладно, Мариэта, если хочешь, я зайду к тебе потом, и мы поболтаем.

Преодолев некоторое внутреннее сопротивление, деканша согласилась. Мы распрощались.