— А что бы было? Простудилась, возможно, заработала бы воспаление лёгких. Может, даже умерла. Избавилась бы от своих мучений. И душевных, кстати, тоже. Она сама к этому стремится.

— Как ты, врач, можешь так говорить, не понимаю!

— А я не понимаю, откуда у тебя вдруг такая жалость образовалась.

— Не вдруг, Костя, не вдруг. Забыл, что я тоже без матери рос.

— Так у тебя есть мы.

— Вот именно. А у этой девочки никого нет. Никого, кому бы она была нужна. Я вас всех очень люблю: и тебя, и Анну Павловну, и деда Колю. Ты никогда не интересовался, что я чувствую, а я тебе скажу: мне иногда так не хватает мамы. До сих пор, представляешь? Когда-нибудь я её найду и спрошу, почему она оставила меня.

— Спросишь, если она жива ещё, в чём я лично очень сомневаюсь.

Мужчины проговорили до утра. Коваленко звонил в приёмный покой за ночь несколько раз, и, убедившись, что с Надей всё нормально, они продолжали разговаривать.

Под утро, с разрешения Константина Николаевича, Надю отвезли в палату. Ей было стыдно. Стыдно и противно. Противно, что она поверила Алле и та в очередной раз «показала», какая Надя слабая и ни на что не годная дура. От того, что надеялась, что нужна Богдану, который, конечно же, только жалел её, и ничего больше, от того, что нарушила слово, данное врачу, который столько сделал для неё.

Щека до сих пор горела от пощечины. Как он посмел ударить её! Как он мог!? Надя хотела заплакать, но странно: слёз не было.

Её охватила злость. Злость на саму себя. Злость на то, что она позволяет бить себя по щекам.

Она опять не смогла. Она опять позволила себя обидеть. Она слабая. Никчемная. Так ей и надо! И что же, вот так и будут все, кому не лень, хлестать её по щекам? Но щёки — ладно, а душа?

Бедная: исковеркана, исцарапана, избита. Может, довольно?

— Надежда, — услышала она вдруг своё имя. Оно прозвучало, как будто из ниоткуда.

Повернула голову на звук и увидела Ивана. Он стоял в проёме двери грустный, но какой-то светлый изнутри. Надя не могла бы правильно описать впечатление, которое производил на неё муж Наташи (на дне рождения Наташи она выяснила, что Иван является её законным мужем), но он ей очень нравился своим отношением к жене. И это отношение она называла «светлым».

— Надя. Тебя Наташа зовёт. Ты могла бы поехать к ней?

О боже, совсем забыла. Какая же она, всё-таки, дрянь. Обещала, клялась…

— Да, да, конечно. Сейчас. Оденусь только…

Наташа ждала Надю, сидя в постели, обложенная подушками. Выглядела она уставшей, осунувшейся и ещё более похудевшей. Но глаза, слегка подчёркнутые тушью для ресниц, излучали тепло, а губы, чуть тронутые помадой, улыбались. За кроватью, почти вплотную к Наташе, стояла женщина в черном.

— Наденька, я хотела бы с тобой поговорить, — произнесла Наташа слабым, но уверенным голосом, — ты можешь уделить мне несколько минут и выслушать меня.

— Да, конечно, Наташа. Я сама хотела прийти, потому что должна тебе кое-что сказать, но меня к тебе не пустили.

— Я знаю. Не волнуйся. Я хочу поговорить с тобой, потому что боюсь, у нас не будет больше такой возможности.

— Тебя выписывают? — удивилась Надя. — В таком состоянии?

— Нет, Надюш, я умираю. У меня рак.

— Рак? Умираешь? Не может быть! Но ты такая… такая весёлая всегда и жизнерадостная. Ты что, всё это время знала?

— Конечно, знала. Знала и радовалась каждой возможной минуте, отпущенной мне жизнью. Что бы изменилось, если бы я плакала, страдала и билась в истериках. Разве я не умерла бы тогда? А так последние годы, месяцы, недели и дни я провела в радости и была счастливой.

— Но это же так трудно!

— Сначала было трудно потому, что жалела себя. А потом, когда перестала жалеть себя, всё стало хорошо. Как раз об этом я и хотела поговорить с тобой. Хочешь? Потому что если не хочешь, я не стану. Это твой выбор. Всегда помни: от того, какой выбор в жизни ты делаешь, зависит твоё будущее.

— Хочу, — твёрдо произнесла Надя и подкатила своё кресло ближе, чтобы лучше слышать угасающий с каждой минутой голос умирающей молодой женщины.

— Ты уверена? Тебе, возможно, не понравится то, что я собираюсь тебе сказать.

— Да я сама знаю. Дура я. Говори, пожалуйста.

— Так вот, Надя. Всё, что с нами происходит в жизни, происходит не просто так. Всё случается зачем-то. И если ты задумаешься над этим, ты со мной согласишься. Но, что бы ни происходило, ты, пожалуйста, всегда думай о своей Душе. Ей приходится тяжелее всех.

— Ну-у, я не уверена, что она у нас вообще есть, — засомневалась Надя.

— И не сомневайся, — улыбнулась Наташа, — есть. Ты же видишь что-то такое, что больше никто не видит. Ведь так? Видишь?

— Ммм-да. Вижу.

— Что ты видишь?

Надя молчала. Она боялась, что её опять сочтут сумасшедшей или обманщицей.

— Не бойся. Скажи. Я знаю, что ты не сумасшедшая и не обманщица, — опять улыбнулась Наташа, — что ты видишь?

— Я вижу очень красивую женщину в чёрном платье, рядом с тем человеком, кто скоро должен… умереть.

— А-а-а, так вот почему у тебя были такие испуганные глаза, когда ты смотрела на меня. Ты видишь Смерть. Я знаю, Наденька. Знаю. Я не вижу, но чувствую её. Она здесь. Совсем близко.

— Это, наверное, страшно?

— А тебе разве не было страшно, когда ты прыгнула из окна прямо к ней в объятия?

— Не знаю. Тогда мне страшней жить было, чем умереть. Так было плохо…

— Вот об этом я и хочу с тобой поговорить. Не о смерти, о жизни. Ты, дорогая моя, ценить её должна. Она может оказаться такой короткой… Подумай только, какая ты счастливая, что была рождена вообще. Сколько женщин сделало аборт. Сколько мёртвых детей родилось, умственно отсталых или погибли вместе с матерью. А ты родилась здоровой, умной и красивой девочкой.

— Так меня потом калекой сделали.

— Нет, Надюш. Вспомни. Ты сама шагнула с подоконника… Сама…

— Меня перед этим четверо «козлов» насиловали.

— Значит, что-то ты сделала не так, и так должно было случиться.

— Что я сделала не так? Я вообще ещё ничего сделать не успела! За что мне такое?

— Не знаю… Но знаю точно, что ничего не бывает зря. Значит, в твоём поступке был смысл… Это тебе только кажется, что ты могла поступить как-то иначе. Нет. Не могла.

— Ты правда так думаешь? И не осуждаешь меня?

— Я, Надя, восхищаюсь тобой. Твоей отчаянной смелостью, твоим умением чувствовать и видеть мир. Я думаю, что тебе какая-нибудь особая судьба уготовлена. Ведь ты осталась жива. А они ответят за то, что сотворили. За всё ответят.