— Что с вами, мадам? — ледяным тоном спросил барон Редлих.

— Нет… Ничего…

— Я вижу, красота этого русского и вас взволновала.

— Нет, ничего… Откуда вы знаете, что он русский?!

— Месье Соболинский. Так, кажется, его назвали.

— Да, это так. Мы… встречались.

— Может быть, вы Все-таки хотите потанцевать?

— А вы? Ваши дела здесь закончены?

— Да. Я получил то, что хотел. Но мне вовсе не интересно смотреть на это варварство.

— Торги, вы имеете в виду? Но это же шутка!

— Каждая шутка прикрывает подлинные чувства. Я тоже принял участие в аукционе.

— В каком аукционе?

— В торгах. Вы со временем об этом узнаете. А сейчас идемте.

«Я и в самом деле не хочу смотреть, как все эти дамы будут из-за него торговаться. Тем более не хочу знать, кому он достанется. Я знаю, что он здесь, в Париже, этого довольно. И он по-прежнему моя и только моя собственность, я это поняла по его лицу. Он принадлежит только мне. И он обязательно придет. Что бы там ни говорил барон Редлих, этот аукцион давно уже выиграла я!»

«Итак, она здесь, в Париже!» — первое, что подумал Серж Соболинский, открыв утром глаза. Ночь выдалась бурной, он и не предполагал, что костюм раба ему так к лицу. Точнее, почти полное отсутствие одежды. Да еще история с ключом вышла занятной. «Хозяйка» спрятала его в глубоком декольте, пришлось доставать ключ зубами и языком, поскольку руки были скованы. Это доставило владелице ключа немало новых и весьма приятных ощущений. Да еще они с дамой выпили много шампанского, дабы окропить этим благородным напитком весьма фривольную «сделку»…

— А она исчезла! — вслух сказал Соболинский, потянулся и пружинисто вскочил. — Узнаю мою Александрин!

И тут же услышал:

— К вам господин барон де Редлих!

Он рассмеялся.

— Скажи: я сейчас! — и принялся надевать халат.

Барон стоял посреди гостиной, держа в руках какой-то сверток. Увидев, что хозяин вышел из спальни, его ранний гость тут же положил сверток на стол.

— Ваши деньги и ваша гарантия на лучшую каюту на корабле, который в конце следующей недели отправляется в Америку, — сказал барон Редлих вместо приветствия. — Рад, что напоследок вы хорошо повеселились на балу.

— А вот вы зря вчера не танцевали, барон, — с улыбкой ответил ему Соболинский. — Должно быть, у вашей дамы разболелась голова? И, кстати, заберите ваши деньги, — кивнул он на пакет. — Потому что я никуда не еду.

— Как так: не едете? — побледнел барон Редлих. — Вы же мне поклялись! А вы, сударь, дворянин!

— Вы меня обманули, барон. Я говорил совсем о другой женщине. А та женщина, сударь, с которой вы были вчера на балу, не продается.

— Я вас не понимаю…

— Милый, это я! Прости, не удержалась! Я так долго тебя не видела! — и в гостиную впорхнула мадемуазель Дельфина.

Увидев барона Редлиха, она вскрикнула и попятилась.

— Я пытался остановить мадемуазель, — виновато сказал из-за спины Дельфины лакей. — Но она была само нетерпение!

— Я… кажется, не вовремя пришла… — пробормотала мадемуазель Бокаж.

— Нет, милая, ты сейчас как нельзя более вовремя, — насмешливо сказал Соболинский. И пояснил барону: — Крошка очень по мне соскучилась, вы ведь словно забыли, что у нее в доме есть спальня. Вот уже больше месяца Фефина навещает меня здесь, на улице Сен-Лазар. Я и подумал, что речь идет о ней.

— Убирайся вон! — закричал барон, глядя на свою бывшую любовницу.

— Но, Эрвин…

— Вон, я тебе сказал! Убирайся! С тобой я поговорю потом. А сейчас дай мне поговорить с этим господином, — кивнул он на Соболинского.

Дельфина тут же исчезла.

— Теперь вам все понятно, барон? — спросил русский. — Мы говорили о разных женщинах. Вы о той, а я об этой. О девке, которая только что отсюда вышла. Теперь я начинаю вам верить. Вы сказали, что любите Александрин…

— Не смейте говорить о ней в таком тоне, — сдавленно сказал барон.

— Хорошо. Я буду говорить о ней почтительно. Желаете выяснить со мной отношения, как это принято у благородных господ?

— Не дождетесь! Я знаю, вы именно таким способом избавляетесь от своих соперников. Но я, сударь, финансист. У меня другие методы и совершенно другой взгляд на порядочность. Драться с вами на дуэли я не стану. Потому что вы меня убьете.

— В уме вам не откажешь.

— Но отступать я не намерен. Я достаточно богат, чтобы убрать вас с дороги.

— Снова подошлете ко мне наемного убийцу?

— Не понимаю, о чем вы.

— Полно, сударь… Послушайте, барон. Как мужчина мужчину я вас понимаю, и даже сочувствую. Потому что вы понятия не имеете, как добиться любви женщины. Вы предлагаете какие-то деньги. — Соболинский презрительно кивнул на лежащий на столе пакет. — Я, по крайней мере, поставил на кон свою жизнь. Я чуть было не умер из-за этой женщины, о чем нисколько не жалею. Это добавило полноты нашим с ней отношениям. Она знает, что ради ее спокойствия и счастья я даже готов умереть. А чем готовы рискнуть вы, барон? Своими деньгами? Как это мелко.

— И это вымне говорите! Вы, которой живет за счет куртизанки! Мужчина, карточные долги которого оплачивают женщины! Вы вчера развлекались на балу! Она вас ищет по всему Парижу, а вы, почти голый, достаете зубами ключ из дамского корсажа!

— Вас там не было, откуда вы знаете? — живо спросил Соболинский.

— Да какая разница?! Вы самый безнравственный человек, которого я когда-либо встречал! И вы претендуете на любовь женщины, которая достойна самого лучшего в мире мужчины?! Самого честного и порядочного?!

— Много вы про нее знаете!

— Замолчите! Замолчите, иначе я и в самом деле вас убью! Не на дуэли, и не из пистолета! Много чести! Я вам просто голову размозжу! Вашу пустую голову! — барон легко поднял довольно тяжелый стул, стоящий между ним и Соболинским.

— Вы ничего этим не добьетесь, — сказал тот, не трогаясь с места.

Барон Редлих, тяжело дыша, опустил стул. И с ненавистью спросил:

— Так вы берете деньги?

— Нет. Я остаюсь в Париже.

— Хорошо. Я найду способ, как от вас избавиться. К примеру, как упрятать вас в тюрьму. Вы либо проиграетесь в пух и прах, либо совершите какое-либо противоправное деяние. И потом, я не думаю, что, узнав о ваших проделках, Александрин захочет вас видеть. Вчера на маскараде она к вам даже не подошла.

— Это у нас с ней бывает, — насмешливо улыбнулся Соболинский. — Мы годами друг к другу не подходим, а потом набрасываемся, как голодные звери. Вам этого, сударь, не понять.